Пашка убрала упавшую на
ее лицо прядь волос и снова вздохнула:
— Он опять приказал
пытать девушку. Ее вновь раздели и стали жечь тело свечами. Но Параскева не
издала
ни одного стона и не стала молить о пощаде. Однако, мучения становились просто
невыносимыми, и тогда она начала просить Господа об избавлении от истязателей.
На ее зов сразу же прибыл Ангел небесный. Он коснулся свечей, и огонь их стал
таким великим, что истребил многих мучителей.
— Здорово! Так им и
надо! Пусть сами поджарятся, будут знать, как других мучить! — это я опять
встрял в рассказ.
— Все это произошло на
глазах собравшейся толпы. Христиане еще более укрепились в вере, часть
язычников обратилась к Иисусу Христу, а самые лютые и непокорные злодеи стали
требовать от начальника, чтобы он велел умертвить непокорную девушку. Волнения
в народе стали нарастать. Судья испугался бунта. Он был растерян от своего
бессилия перед лицом истинной веры Христовой, так как не смог победить даже
юной хрупкой девчонки. В панике военачальник приказал убить узницу. В тот
момент, когда Параскеве отсекли голову, некоторые из христиан услышали голос с
небес: «Радуйтесь, праведники, так как венчается мученица Параскева!» Позже они
с благоговением схоронили тело святой Пятницы… Такая вот история.
— Да, Паша, хорошая у
тебя покровительница! — сказал я. — А о моем Георгии ты что-нибудь знаешь?
— Конечно! — живо
отозвалась Прасковья, осматривая изжарившиеся грибы. — У них с Параскевой много
общего. Хотя бы то, что они пострадали за нашу веру православную и стали
великомучениками!
— Завтра расскажешь?
— Хорошо! — согласилась
Пашка и, виновато улыбнувшись, добавила. — А теперь давай поужинаем! Есть так
хочется…
— Да, ты права! —
оживился я и тоже поглядел на свой прут-шампур. — А грибочки-то классные
получились! Какой запах! М-м-м!
— Это, наверно, от того,
что мы не пустословили, когда их приготовляли! — улыбнулась девчонка, пересаживаясь на другой пенек подальше от огня. — Да, так здорово пахнут!
Никогда еще таких не ела!
Мы ужинали молча и с
большим аппетитом. Обжигались, дули на грибы, вдыхали их чудесные ароматы, от
которых сладко кружилась голова. И мне почему-то все казалось, что где-то рядом
за кустами стоит прекрасная Пятница и смотрит на нас, улыбаясь и благословляя
своей изящной ручкой. От этого на душе становилось как-то тепло и радостно.
Хотелось и плакать, и смеяться одновременно. А порой, взглядывая через
сиреневую дымку затухающего костра на свою спутницу, я представлял, будто она
не кто иная, как сама Параскева: такая добрая, красивая, неунывающая… И я в
те мгновения давал себе зарок: стараться больше никогда не обижать эту девчонку
ни словом, ни делом…
Мы плотно поужинали.
Впервые за двое суток! Жаль только запить было нечем… вблизи костра было
тепло и весело. Мы точно отгородились им от всего тревожного мира, нас
окружающего, как гоголевский Хома Брут обезопасил себя кругом от адской
нечисти. Невысокое пламя освещало лишь поляну, а что творилось за ее пределами
в глухой чаще — нам уже было неведомо. Комары, боясь дыма, нас совсем не
донимали. Я предложил спать по очереди, чтобы не погасить костра и держать
ситуацию под контролем. Пашка согласилась. Видя, как она уже почти засыпает, я
предложил ей лечь первой. Девчонка с удовольствием устроилась на лежанке, прислонившись спиной к толстому стволу поваленной сосны. Я прикрыл ее ветками и
уселся на дежурство. Мой ночной дозор длился долго. Видя, как сладко спит моя
утомленная спутница, я так ни разу и не решился ее разбудить. За эту короткую
летнюю ночь я, однако, обдумал много разных мыслей и вспомнил немало прошедших
событий. Перед глазами снова проплывали и наша подготовка к Египту, и то, как я
угодил в этот ставший бесконечным уральский круиз, и мое отношение к Пашке…
Невольно я вновь и вновь возвращался домой. Как там мои родители? Как тетя
Клава? Ведь нас еще не нашли, и близкие продолжают волноваться. Я давал себе
установку на завтра: обязательно добраться до гор и запалить там такой
кострище, чтоб сбежались к нему все живые существа, обитающие в этом районе
Урала! Потом я стал вспоминать Пашкины рассказы о ее бабушке, о Досифее, о
Параскеве-Пятнице… И какая-то сладостная печаль разливалась по всему моему
телу. Какое-то время я смотрел на лицо своей спутницы, такое чистое, умиротворенное, с розовыми щечками и подрагивающими ресницами, на которых
играли алые блики костра. Потом мне очень захотелось дотронуться до косичек.
«Ведь я никогда не дергал девочек за косички! — усмехнулся я. — Ведь сейчас их
почти никто не носит!» Волосы Прасковьи были упруги и шелковисты, искрились
голубым огнем. Какое чудо, что я оказался рядом с этой сказочной феей! Пожалуй, ради таких мгновений все это мое уральское путешествие было не напрасным. И
почему же я, ослепленный своей гордыней и высокоумием, невзлюбил эту
таинственную девчонку? Наверно, мне просто не нравилось, что есть рядом кто-то
еще, такой же свободный и непонятный, как и я. Этого нельзя было потерпеть! Мне
так и не удалось унизить и покорить своей воле эту девчонку. Она оказалась выше
меня и сильнее. Сильнее своей волей, своей верой, своими слабостями… Похоже, как языческие боги не устояли перед Параскевой, так и я пал перед своей
Пятницей. И как же хорошо, что теперь мы подружились, и надо сделать все, чтобы
завоевать истинное уважение и, если возможно, то и любовь этой странной и
славной девчонки!
Постепенно мои мысли
окончательно запутались, и я начал клевать носом. Ближе к утру, плюнув на свой
дозор, я забросил в костер несколько крепких коряг и пристроился на лежанке
рядом с Пашкой, вновь ощутив тепло ее спины, более нежное и ласковое, чем
исходящее от костра. Через несколько мгновений я уже сладко спал, и мне снились
только хорошие сны…
У БЕРЕНДЕЯ[3]
Пробудился я поздно от
дивных ароматов жареных грибов. Давно уже так сладко не спалось! Сев на сосну, я протер глаза и огляделся. В лесу было светло и вовсю распевали птицы. Костер
весело потрескивал, выбрасывая к далекому небу синий дымок. Пашка уже
дожаривала грибы. Я потянулся и произнес: — Ну и спал же я! Чего
не разбудила-то?
— Так же, как и ты! —
улыбнулась девчонка.
Что ж, ответ был вполне
логичным.
Мы быстро позавтракали.
Затем Пашка, несмотря на мои бурные протесты, сделала мне еще одну перевязку на
пальце, и лишь после этого мы расстались с гостеприимной поляной. Вначале мы
двигались бодро, но постепенно темп пришлось снижать. Все чаще стали попадаться
то завалы из упавших деревьев, то труднопреодолимые заросли кустарника, то
почти непролазный ельник. Вертолет несколько раз заявлял о себе, но теперь уже
в восточном направлении. Север пока еще не прочесывали, и я надеялся, что все
это к лучшему. Мы придем туда как раз в тот момент, когда спасатели начнут там
работать. И это вселяло уверенность в правильности избранного нами пути. Один
раз над лесом пролетели два боевых самолета, но они, разумеется, нами вовсе не
интересовались. Когда опять стало душновато, мы набрели на узкое и длинное
озерцо с плавающими по воде иголками. Здесь мы сделали привал. Вода в озере
отливала серебром и казалась довольно чистой. Жажда мучила страшно. Я не
удержался и, осторожно смахнув зеленые и коричневые сосновые иглы, припал к
озерной
глади и с удовольствием напился.
— Жор? ты что?! —
удивилась Пашка. — Вода же не чистая!