наешься! — и Пашка укрыла меня шубкой.
— А дождь-то разошелся!
— вздохнула она, взглянув на окошко. — Теперь нам еще день терять.
— Ничего. Летний дождь
недолог. Завтра утром, вот только поправлюсь, взберемся на гору и станем махать
шестами, пока нас из самого Екатеринбурга не заметят!
Пятница улыбнулась и
пошла разбирать содержимое сундука. Там оказались чай, мешочек сухарей — ржаных
и пшеничных, килограмм муки в пакете, пшено, гречка, горох, перловка, макароны, сухофрукты и… немного сушеной рыбы. И все это богатство было вполне пригодным
к употреблению — не то, что мои «уральские следопыты». А на полке в жестянках
были соль, лавровый лист, сода, сахар, перец, чеснок, горчица и немного
постного масла. А вот в аптечке имелись йод, зеленка, марганцовка, бинт, вата, активированный уголь, вазелин, нашатырный спирт, капли для глаз, мазь от
комаров, лейкопластырь и несколько таблеток аспирина, анальгина и панадола.
В избушке стало тепло и
уютно. Я согрелся. В животе шла бурная возня: видно, Пашкино зелье гнало взашей
всю хворь. Я лежал, слушал шум дождя и любовался девчонкой и тем, как она ловко
и умело готовит нам завтрак, обед и ужин одновременно. Она варила кашу, жарила
оладьи, приготовляла компот. Запахи были такими, что я опасался, как бы их не
уловили медведь и сасквач.
«А ведь у нее и крошки
во рту после малины не было! — думал я. — Я хоть задал животу работенки, а она
ничего не ела уже целые сутки. И откуда еще берутся силы у этой хрупкой на вид
девчонки? Наверно, молитвы помогают…»
Потом я забылся и
задремал от слабости. Потому что вместо жаркой буржуйки, шумящих и парящих
кастрюль и шустрой девчонки, хлопочущей над ними, я увидел вдруг церковь! В
большом храме шло венчание. И, о чудо! Женихом и невестой тут были я и Пашка!
Такие нарядные! Особо Прасковья, конечно: в ослепительно белом платье с
кружевами и цветами и с длиннющей фатой. В руках у нас горели свечи — яркие, ароматные, источающие сильное тепло. Венчал нас высокий строгий светлоликий
священник — тоже весь в бело-золотых слепящих одеяниях. От него струился
сказочный свет. Рядом с нами стояли и держали над нашими головами венцы Георгий
Победоносец и прекрасная Параскева-Пятница. Я взял Пашку за руку и тихо шепнул
ей на ухо:
— Паш, прости меня, я
тебя обижал: и в башне, и на пароме, и на болоте… Подсмеивался над тобой и
над верой православной и… даже подсматривал за тобой там на острове, когда мы
купались…
Она улыбнулась и тоже
шепнула:
— А ведь ты мне тоже
сначала не понравился: такой грубый, самодовольный, наглый, гордый, надменный… Вот я и толкнула тебя тогда на лестнице…
И мы тихо рассмеялись.
Священник строго взглянул на нас и громко произнес: — Венчается раб Божий
Георгий рабе Божией Параскеве…
Я вздрогнул и проснулся.
— Проснулся? — спросила
Пашка, увидев, что я открыл глаза.
Я не ответил. Сон —
такой быстрый и странный — был у меня на уме. «Хм, к чему бы это?» — подумал я, поднимаясь.
— Давай за стол! Будем
ужинать! Уже все готово, — предложила Пятница.
Мне захотелось
рассказать сон девчонке, но постыдился. Я плюхнулся на лавку и пошутил: — А где моя большая
ложка?
Пашка усмехнулась и
действительно дала мне довольно увесистую деревянную ложку с замысловатой
росписью.
О-о-о! Какой это был
ужин! Рассыпчатая ноздреватая каша, поджаристые оладушки, сладкий ароматный
компот! Когда мы так ели в последний раз?
По-моему, дней
двенадцать тому назад в столовке какого-то поселка лесозаготовителей. Помню, тетя Клава тогда сказала еще: «Блинчики-то у них подгорели и кислят малость!» И
верно! Эх, поучились бы те повара стряпать у моей Пятницы! Вот уж классно все
приготовила! Я, забыв о своем животе, так навалился на еду, что Пашка, поглядывая на меня, то и дело улыбалась. А я только чмокал и мычал в ответ.
— Ну, как у тебя живот?
— поинтересовалась девчонка, когда я разделался с кашкой.
— Твое зелье — супер!
Представляешь, как рукой сняло! Ничего не чувствую. Аппетит вот, пожалуй, только утроился…
— Но ты смотри, особо не
переусердствуй. Постепенно надо… — усмехнулась Пашка.
— Ничего, этого мне не
много… Думаю, все пойдет только на пользу… Разве такая… вкуснятина
навредит?! — кое-как проговорил я, зажевывая увесистый оладушек. — Помнишь, нас
так кормили в поселке у лесорубов? Только у них там жрачка-то вышла гораздо
хуже твоей… Ты — супер! Бабушка учила?
— И бабушка, и мама да и
сама интересуюсь… — отозвалась девчонка, и щеки ее зарумянились от моих
комплиментов.
— Эх, не зря я за тобой
прыгнул с парома! А то бы сейчас давился тостами с джемом и никогда бы такой
вкусноты не попробовал! — мне хотелось говорить этой девчонке побольше добрых
слов. — Представить даже не могу, окажись на твоем месте, ну, скажем, Лизка
Фомкина, давно бы уже с голоду померли! Она только перышки чистить и умеет. А
сведи меня судьба с тем очкариком-следопытом? Пришлось бы хлебать супчик с
паучиными
ножками… — я болтал и болтал, глотая ароматный компот и горячие оладушки, а
Прасковья глядела на меня, держа кружку обеими руками, тихо посмеивалась, а в
глазах ее горели какие-то ослепительно яркие фиолетовые звездочки…
После ужина я ощутил себя
вполне здоровым. Только в животе была тяжесть, но на сей раз весьма приятная. Я
помог Паше убрать со стола и помыть посуду. Мы навели в избушке порядок, а
потом Пятница предложила мне разуться и дать ногам отдохнуть.
Она осмотрела рану на
пальце, промыла ее теплой водой и обработала йодом и зеленкой. Сначала сильно
защипало, но Пашка подула, и все прошло. Фея, да и только!
— Хорошо, что не
загноилась! — сказала девчонка, засовывая окровавленную обмотку в печь.
Потом стала класть на
рану настоящий стерильный бинт.
— Теперь все быстро
заживет! — говорила она, и я в этом уже не сомневался.
— Жаль, «ночнушку»
подпортили! — вздохнул я.
— Ерунда. Она была мне
несколько длинновата. Мамка покупала на вырост…
Мои портянки Пашка тоже
закинула в «буржуйку». Сделала новые обмотки из куска брезента, обнаруженного
ею в сундуке, точнее, это были останки от старого охотничьего рюкзака.
Обуваться я пока не стал, так как мы решили, что пора уже ложиться спать, чтобы
сэкономить и силы, и время для завтрашнего решительного броска к горам. Дождь
не утихал: мелкий, нудный, обложной… Да, я совсем забыл, был в избушке еще
один важный предмет: под потолком висела керосиновая лампа, и в ней еще имелось
немало горючего! Вот, когда стемнело, мы и зажгли это светило прежних
цивилизаций.
Пододвинули к лежанке лавки, разложили сено, постелили на него медвежью шкуру, а под одеяло приспособили ветхую шубейку. Впервые за многие дни мы решили лечь
без верхней одежды! Так как в избушке было жарко, то я разделся до плавок, а
Пашка осталась в «ночнушке», даже свои грязно-белые носочки она постирала и
повесила сушиться у печи. Перед сном Пятница заставила меня выпить еще одну
кружку зелья «для закрепления лечения». И я не мог ей отказать, вспомнив, как
намучился от своей болезни за день. Полюбовавшись на мою гримасу, девчонка тихо
прыснула и, запрыгнув на лежанку, закатилась к стенке. Я загасил лампу, запер
покрепче дверь на лом, крючок и вертушку да еще и лопату подставил. Лишь после
этого тоже отправился на нашу походную кровать.
«Вот и наше брачное
ложе! — усмехнулся я про себя, вспомнив сон. — Пашка — моя невеста!» Скажи