запила ее водой из моих рук. Так она приняла три таблетки от жара и простуды.
Засунув озябшие ладони себе под мышки, я дернулся от холода и сказал: — Уже светает, Паш, а
давай-ка рванем отсюда на заимку! Тут не так уж и далеко. Часика за три
доберемся. Все одно, туман не скоро развеется, а погреться нам тут совсем
негде. И есть ужас как хочется! Ночь отняла у нас много сил. Тебе надо
подлечиться. Сейчас бы чайку горячего с травками — вмиг бы самочувствие
улучшилось!
Прасковья согласилась.
Она дала бы согласие на что угодно, лишь бы поскорее вырваться из этого
опостылевшего холодильника. Кое-как перебравшись через хребет, мы двинулись к
холму, чтобы оттуда наметить нужный курс к избушке. От таблеток Пашке стало
получше, и она пошла веселее. Влажность усилилась, туман сгущался, но мы уже ни
на что не обращали внимания…
МОМЕНТ ИСТИНЫ
Путь к заимке превратился
в целое испытание. Уж и не знаю, сколько времени мы до нее добирались. Мне
казалось, что эта дорога уже никогда не кончится. До холма дошли без особых
проблем. А вот дальше начались сложности. Туман сгустился, стал накрапывать
дождик. Солнца абсолютно не было видно. В каком-то полумраке мы брели по лесу, превращенному вчерашней бурей в настоящую полосу препятствий. И хорошо еще, что
по левую сторону хребта дров было наломано гораздо меньше, чем справа. Горы
все-таки приняли основной удар на себя. Но все равно завалов стало вдвое
больше, чем тогда, когда мы тут шли два дня назад. Места стали совсем
неузнаваемы, и я очень боялся, что мы собьемся с пути и никогда не найдем
заимку. После отдыха на холме Пашка опять скисла. Силы ее оставили, снова
подскочила температура. Ее то знобило, то кидало в сильный жар. Мучили кашель, насморк и тупая тяжесть в груди. Идти ей было очень тяжело. Девчонка буквально
задыхалась, словно мы шли не по прохладному лесу, а брели по раскаленной
пустыне Египта. Перерывы на отдых стали частыми. Пашка поднималась с каждым
разом все труднее и неохотнее, ей хотелось лишь лечь и согреться. Я помогал ей, как мог, поддерживая и руками, и словами. Однако болезнь брала свое, и это
здорово меня тревожило. Ведь Прасковья могла угаснуть в считанные часы! Хоть
она и держалась молодцом, иногда даже пыталась улыбаться в ответ на мои шутки, но я заметил с каким трудом все это ей дается! Я шел и тихонько молился святым
Георгию и Параскеве, чтобы они помогли нам поскорее добраться до избушки или не
дали хотя бы сбиться с пути. А уж в избушке нас ждало тепло, там царил покой, имелись еще кое-какие таблетки, еда… Есть хотелось невыносимо, но я тогда
впервые в жизни как-то не обращал на это особого внимания. Все мысли были заняты
Пашкой и молитовками. Помощи-то ведь нам ждать неоткуда, по крайней мере, до
вечера — разве что повезет и мы тут случайно наткнемся на охотника, геолога или
же на самих спасателей, но в это что-то уж никак не верилось… Одна лишь
маленькая избушка была тут сейчас для нас всем, самой дорогой и желанной. И я
был бесконечно благодарен тем людям, что оставили ее для одиноких заплутавших
путников! Слава Богу, мы не сбились с пути и вышли к заимке лишь на небольшом
отдалении от нее. Последние сотни метров мне уже пришлось тащить девчонку на
себе. Вконец измученные мы с превеликим удовольствием снова ввалились в
избушку. Здесь ничего не изменилось. Хлипкие половицы то ли печально, то ли, наоборот, радостно заскрипели, приветствуя нас. Похоже, заимка все же была
счастлива снова оказать помощь людям. Мы вновь увидели железную печурку в углу, стол у окошка и… улыбки журнальных звезд… Остро почувствовался запах покоя
и уюта, такой сладостный и волшебный, такой неожиданный после пыльной избы в
ночном поселке-призраке, после ледяных залов черной горы, после гнилой духоты
промокшего покалеченного леса…
Одно вот только теперь
поменялось: в прошлый раз я был болен, а нынче мое место на лежанке заняла
Пашка. Я бережно уложил ее на постель, укрыл шкурой и, как бы мне ни было
самому тяжело и голодно, принялся хлопотать по хозяйству. Первым делом сбегал
на родник за водой, затем кое-как растопил печку и поставил на нее чайник.
Пашка часто просила пить. Я дал ей выпить таблетки от высокой температуры и
простуды. Стал варить кашу. Повар из меня, конечно, никудышный, поэтому в итоге
получилась какая-то бурда. Прасковья обедать не стала вовсе не из-за того, что
есть мое «поварское чудо» было весьма сложно, а потому, что ей было совсем
плохо. Она лишь попила немного горячего чая, который я заварил покрепче, добавив туда еще и листьев брусники и клюквы. Потом вновь приняла таблетку и
обессиленно откинулась на подушке.
«Неужели воспаление
легких? — с холодом в душе подумал я, глядя на метавшуюся в горячке девчонку. —Если да, то дело наше — труба!» Мне не хотелось даже и думать о таком итоге!
Вскоре Прасковья
забылась и задремала. Я уселся около нее на лавочку и с большим аппетитом поел
своей кашки. И скажу вам, стряпня моя показалась тогда вполне сносной! Потом я
попил чаю с сухарями и вышел на улицу поглядеть, не ушел ли туман. Погодка
стояла скверная. Сырость, серая непроницаемая мгла. Усиливающийся ветер путал
клочья тумана и забрасывал их высоко в небо. Иногда в разрыве туч блестело
солнышко. День был уже в полном разгаре. Где-то высоко-высоко прогудел боевой
самолет. И я поежился, представив, как мы одиноки, затеряны среди бескрайнего
моря лесов, завалов, гор и холмов, топей и болот, озер и рек, тумана и дождя…
Я вернулся, снял с себя майку, отжал ее и повесил сушиться у печки. В избушке
стало тепло и уютно. Под лежанкой трещал сверчок. Я склонился над Пашкой.
Она стонала. Жар был
страшный. Губы раздулись и потрескались. Девчонка жадно, словно выброшенная на
берег рыба, глотала ртом воздух. На лбу выступил пот. Я нашел на полочке
тряпочку, обернул ее несколько раз бинтом, смочил в воде, отжал и протер ею
лицо Прасковьи. Она немного утихла. И тут я отчетливо услышал треск сучьев, донесшийся со стороны леса. Я вскочил и выглянул в окошко. Метрах в
двадцати-тридцати от избушки мелькнула чья-то фигура, скрываемая сосновым
молодняком. Кто там был, я не смог разглядеть. Взяв топор, я выскочил из заимки
и осторожно приблизился к зарослям. Здесь явно кто-то был: потрескивали сухие
сучья, колыхались ветви, в тумане мелькало что-то черное.
— Эй, кто там? — негромко
окликнул я, и сердце тревожно заколотилось.
Мне не ответили.
— Эй, слышите? — крикнул
я уже громче, напрягая свои неокрепшие еще голосовые связки.
Треск усилился, и кто-то
быстро пошел в глубь леса. Я покрепче сжал в руке топор и решился заглянуть за
заросли.
Моему взору открылся огромный лось, важно удаляющийся в сторону Берендеева
царства. Я выдохнул, утер лоб и быстро вернулся в избушку. Закрыв дверь, я взял
еще один сухарь и, усевшись в уголке на сундуке, стал листать журналы, прислушиваясь к звукам, доносящимся с лежанки. Я все-таки надеялся, что Пашке
станет получше и она пойдет на поправку. Над лесом вновь прогудел реактивный
самолет. Жаль, что спасатели на таких не летают… Время шло. Ничего вокруг не
менялось. Туман хоть и нехотя убрался на болота, но зато его место заняла
низкая и густая облачность. Дождь тоже успокоился, и солнце ярко светило где-то
высоко, но лучи его с большим трудом проникали к земле. Да, увидеть что-то с
вертолета было весьма и весьма сложно, а добраться к нам по суше после такой-то
бури будет тоже архи-нелегко. Оставалось только уповать на чудо и на то, что
облака к вечеру все-таки разойдутся. И еще я подумал, что с этой заимки мы