слышит! Сколько прошло времени, не знаю — я утратил все чувства. Умирающая
Пашка и ее остекленевшие глаза стояли передо мной, и я, не жалея сил, продолжал
просить Бога и Его верных святых и ангелов спасти девочку. Но силы мои вдруг
окончательно иссякли: кошмарная ночь в поселке, бессонная ночь в каменном
ледяном мешке, огромное физическое и моральное напряжение последних дней и эта
третья бессонная ночь сделали свое дело. Я внезапно почувствовал, что от
волнения и какой-то жуткой тоски, от усталости и безысходности я теряю
сознание. Все для меня померкло — и луна, и свет звезд, и лес… Последнее, что
я услышал, так это свой голос, произнесший: «Как же я теперь один без нее-то…
Как же без нее… Господи?!» И упал лицом в мокрую траву… Больше я уже ничего
не видел, ничего не слышал, не чувствовал, не говорил, не желал, не думал…
Будто я умер сам вместо Пашки и растворился среди этого бескрайнего и
безмолвного
океана природы, снова вернувшись в землю, из которой Господь создал меня как
человека. Совершенно обессиленный, я лежал в траве в каком-то полузабытьи. Спал
ли я, находился ли в глубоком обмороке или просто от чудовищной усталости уже
не мог шевелить языком и всеми мышцами своего тела… Не знаю. Никогда еще
ничего подобного со мной не происходило. И как долго длилось это мое состояние, тоже затрудняюсь сказать. Наверное, тоже немалое время… А над тайгой все
бушевала бархатная, ароматная, светлая августовская ночь. Последняя ночь моей
прежней жизни! Я знал, что с рассветом все у меня изменится, и я сам стану уже
не таким, как раньше. Я должен буду проснуться другим человеком. Но тогда я
очень не желал пробуждаться… Мне так жутко не хотелось входить в новый
светлый и радостный день одному, без моей привычной уже, чудесной Пятницы. И
увидеть ее мертвой я так не хотел… больше всего на свете! Поэтому я просто
лежал, растворившись у подножия могучих шершавых сосен, и упорно не желал вновь
появляться в этом мире, ставшем вдруг сразу каким-то чужим и холодным…
ВОТ И ОКОНЧИЛОСЬ ВСЕ…
…Печальная похоронная
процессия медленно двигалась за околицей к старому сельскому кладбищу, видневшемуся на туманном пригорке. За спинами людей среди можжевеловых кустов
просматривались серые с плоскими крышами двухэтажки рабочего поселка.
Я стоял на обочине
неширокой пыльной грунтовой дороги, облокотившись одной рукой на ствол рябины, грустно шелестящей листвой, и смотрел, не мигая, на душераздирающее зрелище.
Слезы
катились по моим щекам, но я этого не замечал… Первым шел батюшка в черной
ризе с большим серебряным крестом на груди. Он напевал что-то очень грустное и
помахивал бронзовым кадилом, источавшим сильные ароматы смолы и хвои. Следом
шли двое: молодой офицер в хаки и прекрасная девушка в бело-голубом одеянии.
Они держали друг друга за руки, и лица их были такие светлые, будто все
происходящее их вовсе не беспокоило. За ними двигались четверо крепких парней в
черном с белыми повязками на рукавах. Они несли гроб, отделанный бирюзовым
шелком с кружевною оторочкою. И в этом гробу лежал кто-то очень красивый и
желанный, усыпанный белыми и розовыми лепестками цветов. Я не мог разглядеть
лица покойного, но знал — это она, Пашка… Далее брели тетя Зоя, тетя Клава, мои родители, худенькая невысокая женщина, похожая на Пашу, наверное, ее
мамка… Тут же были Пашкины учителя, подружки, одноклассники, соседи, еще
какие-то люди… Всего около пятидесяти человек. Следом тащился небольшой
открытый грузовичок. На нем стояли крест, крышка от гроба, венки и магнитофон с
колонками, из которых лилось: «Девушка Прасковья из Подмосковья и плачет, и
плачет…» Когда процессия прошла рядом, и я уже было хотел примкнуть к ней, вдруг кто-то беззвучно подбежал сзади и быстро закрыл мне глаза ладонями. Я
вздрогнул, но рук этих не отнял. Что я мог сказать? Кто бы это мог быть? Ведь
эти ладошки, такие теплые и нежные, я не спутал бы теперь ни с какими другими!
Но возможно ли такое?! Пашка… Определенно, это была она! Но ведь этого же не
может быть! Я нерешительно произнес:
— Паша?!
Пальцы сразу же
разомкнулись, и я, обернувшись, увидел… да-да, ее, мою славную Пятницу!
— Пашка, ты?! Живая?! —
вытаращил я глаза от удивления.
Девчонка стояла рядом и
улыбалась, смущенно теребя свои косички.
— Но откуда же ты?!
Пятница…
— А я и не умирала! —
усмехнулась Прасковья.
— Но кто же… кто же
там?! — я махнул рукой в сторону гроба.
— А это все твои грехи и
дурные привычки! Они такие желанные и сладкие, но ты уже простился с ними…
Пускай они уходят навсегда! У тебя теперь начинается новая жизнь! Как и у
меня… Пойдем отсюда. Нас ведь ждут дома! — и она протянула мне свою руку.
Я осторожно взял ее за
ладонь, а Пашка вдруг быстро поднесла мои пальцы к своим губам и поцеловала два
раза:
— Спасибо тебе, Жорка,
ты снова спас меня!..
Пробуждаясь от такого
странного сна, я, однако, реально почувствовал, что кто-то действительно целует
мою руку в тыльную сторону ладони, в предплечье, в голое плечо! Я дернулся и, открыв глаза, обнаружил себя лежащим на левом боку в траве у подножия могучей
сосны. Уже было совсем светло. Весело щебетали птахи. Мягкий ветерок шевелил
былинки… Наступало на редкость теплое и спокойное утро. Кто-то стоял у меня
за спиной или, скорее всего, сидел на корточках, так как я чувствовал его
горячее дыхание на своей щеке, на ухе, волосах… Рука, покрытая нежными
поцелуями, еще отдавала свежестью от прикосновения чьих-то влажных губ.
— Паша… — прошептал я.
Мне никто не ответил. И
тут я спохватился: «О, Господи! Пашка! Ведь уже утро!» От этой мысли я
вздрогнул, но подняться так и не решился. Моя дрожь, видимо, спугнула того, кто
был рядом. Неизвестный встал и отошел. Я услышал, как сильно щелкнула сломанная
его шагами ветка. Какой-то холодок пробежал по моей спине. И тогда я лег на
живот,
а затем резко перекатился на правый бок. И тут я увидел его — странного
незнакомца, потревожившего мой сон. Это был довольно крупный лосенок. Он
выглядел таким несуразным: длинные ноги, неуверенная походка, большие уши и
огромные любопытные глаза. Я встал на колени и протянул ему руку: — Привет! — тихо сказал
я.
Лосенок повел ушами и
подошел ко мне. Осторожно дотронулся губами до пальцев. Я попытался погладить
его по носу, но тут вдали что-то зашелестело, и лесной гость резко отпрянул. А
потом и вовсе побежал прочь. Я встал на ноги и увидел вышедшую из зарослей
лосиху. Она с каким-то недоверием взглянула на меня и несколько раз махнула
головой сверху вниз, будто здороваясь. И я, поддаваясь этому странному
приветствию, тоже махнул головой и почему-то даже сказал: «Здрасьте!» Лосенок
подбежал к своей могучей мамке. Они мило поцеловались и, уже не обращая на меня
никакого внимания, не спеша двинулись по лесу. А у меня в мозгу вновь
промелькнула обжигающая мысль: «Пашка, там же Пашка… уже ведь утро…» И я
кинулся к заимке. Однако последние метры дались мне с большим трудом. Ноги
отказывались слушаться и предательски дрожали. Трясло все тело. Избушка
встретила меня гробовым молчанием. Серая, покосившаяся, как-то враз ставшая
такой печальной и старой заимка превратилась как бы в темную гробницу для
прекрасной лесной нимфы. Я подошел к крылечку в две ступеньки и замер. Там, за
тонкой, покрытой мхом стенкой была моя Пашка… Вернее, только ее тело, измученное тяжелой и такой быстрой болезнью… А душа ее, прекрасная светлая
душа, давно уже была высоко, в недосягаемой для нас вышине, именуемой Царствием