Божиим. А значит, я остался здесь совершенно один… Видеть мертвую Пашку я не
хотел ни за что на свете! Пусть она останется в моей памяти всегда такой живой, такой красивой, такой доброй и нежной, какой я познал ее за эти дни нашего
незапланированного путешествия, где столько дней были только мы и тайга да еще
наши невидимые небесные покровители… Такой дикий холод пронзил все мое
существо, что все ледяные залы внутри горы не шли ни в какое сравнение.
Я застонал и сел у
двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду… Пусть Пашка будет для меня
всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя
меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже
больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать…
Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли
четыре нежных облачка… Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями.
Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое
чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в
груди… Все стало сразу ненужным, серым, чужим… Я больше не хочу ничего
делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить
костер-маяк… Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться
с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я
никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее
всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.
— Пашка-Пашка… девочка
Прасковья… Как же так все получилось… почему произошел такой жуткий финал в
нашем походе… Нет же! Нет! Ты — жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! —Я вскочил и бросился к двери.
Но, дотронувшись до
ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь
опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне, и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не
решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет
и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли
испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было
это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» — думал я. Ни бурная
река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода
озера, ни злобные псины, ни грозы — ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг
эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка… Слезы прихлынули к моему
лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое… Не уберег!
Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись… Я вскочил и отбежал
от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал: — Пашка! Пашка-а-а!
Эхо зычно заметалось
среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо
услышал спокойное:
— Жор, я тут!
Я вздрогнул и огляделся.
Нигде никого не было. Поднял голову: в небе лишь одинокое легкое белое облачко
в виде медленно плывущей девушки.
— Паша! — крикнул я и
замахал руками. — Не улетай!
— Жор, иди сюда! — снова
послышалось за моей спиной.
Господи, да что же это
такое?! Я вновь внимательно огляделся. Нигде никого… Наверное, я схожу с
ума?! И тут в избушке что-то звякнуло. Сердце мое сжалось от какого-то
сладостного предчувствия. Еще полностью не отдавая себе отчета в невероятности
этого предположения, я быстро подошел к двери и прислушался. «А что если Пашка
звала меня именно отсюда, из избушки?!» — мелькнула дерзкая мысль. Меня аж в
пот бросило от такого открытия, и я задохнулся от нахлынувшего волнения, которое, будто внезапное цунами, накрыло все мое существо. Сделав два глубоких
вдоха, я наконец решился и толкнул дверь. Она протяжно заскрипела и
распахнулась. И вместе со мной в мрачное темное помещение заимки ворвались
яркие мощные живительные лучи вставшего над лесом солнца. От того, что я увидел
в этом слепящем свете, меня отбросило назад.
— О, Господи, Пашка! —
воскликнул я и, упершись спиной в дверной косяк, медленно стек на пол.
Ребята, это было просто
какое-то чудо! Вы не поверите, но все так и было! За столом освещенная ярким
солнечным сиянием сидела Пашка! (Живая Пашка!) Она с аппетитом поглощала мою
гречневую жижу, черпая ее большой деревянной ложкой прямо из кастрюльки.
— Жор, ты что так долго?
— спросила она спокойно.
А я сидел на корточках у
порога и во все глаза смотрел на нее и шептал: — Пашка, Боже мой,
Пашка… живая…
— А я вот решила позавтракать.
Что-то я страшно проголодалась! — произнесла девчонка и как-то виновато
улыбнулась.
Хоть и вид у нее был,
как у ожившего мертвеца, но тем не менее она была жива, спокойна, весело
шевелила руками и губами. И она была совсем рядом… Нет, никогда я еще не был
так удивлен и так счастлив, как в те мгновения. Даже когда побеждал на
соревнованиях, когда мне подарили на день варенья долгожданный компьютер, когда
папка объявил нам о поездке в Египет… Ничто не могло сравниться с этим мигом, о котором я так мечтал, которого так ждал, так лелеял в своей душе… Я даже
едва не прослезился.
— Жор, ну ты что, садись
за стол, поедим вместе, а то я все одна слопаю!
— Ешь-ешь, я не хочу…
— прошептал я, улыбаясь, и, поднявшись, подошел к девчонке.
Я тронул Пашку за плечо,
чтобы убедиться, что это уже не сон, не сказочный солнечный мираж, и даже
опасливо покосился на лежанку, думая, что тело девчонки все еще лежит там, а
здесь перед собой я вижу лишь ее душу. Но нет, Пашка была такая живая, такая
реальная и ощутимая, как и всегда! Она взглянула на меня удивленно и, видимо, поняв цель моих движений, весело заулыбалась.
— Ох, и спала же я! —
сказала она и закашлялась. — Думала, что так и не проснусь никогда… А твой
компресс, видно, здорово помог! Дышать сразу легче стало.
Наконец, придя в себя, я
бросился ухаживать за своей Пятницей, не переставая на ходу мысленно
благодарить Господа, Его Матушку и Параскеву, и Георгия, и всех святых. Так как
именно Они, а не какие-то там компрессы да таблетки вернули мне Пашку живой и
здоровой, услышав мою убогую молитву, увидев боль моего сердца и горькие слезы
отчаяния…
— Паш, да что ты ешь эту
кашу?! Рыбки бы лучше съела, — предложил я. — Погоди, я тебя сейчас чаем попою!
У меня еще и варенье осталось, малиновое! Подогрею вот малость… А то ведь
кашка-то у меня получилась такая, какую, наверно, твоя бабушка варила для
хрюшки… — суетился я, пытаясь развести огонь в буржуйке.
— Ну что ты! Вкусно! —
возмутилась Пашка на полном серьезе.
А я уже чистил для нее
рыбку, клал сухарики, подставлял котелок с вареньем… Растопив печь
по-быстрому одними смольняками да старыми журналами, я водрузил на нее чайник.
— Жор, а мне, знаешь,
сон какой приснился! Будто меня окружали злые псы, ну, прямо, как там, в
поселке… Только они были крупнее, и все черные с горящими глазами! Я так
испугалась, думая, что они сейчас разорвут меня на части, и стала молиться. Псы
грозно рычали и лаяли, медленно надвигаясь на меня со всех сторон. Какие у них
были жуткие клыкастые пасти! Ужас! Но тут появился ты с горящей палкой в руках
и стал их отгонять. Собаки долго сопротивлялись, кидались на тебя, визжали, выли, ревели, но ты не сдавался, затрачивая на поединок все свои силы. И в
конце концов, ты прогнал их всех! Потом разжег огромный костер. Поднялось такое