ходят…
— Верно! Летай, милая, а
то эти вертушки-ватрушки подвести могут. Застрянешь тут еще на нэдэльку, —поддержал пилота дядька Петро.
— Здорово! —
обрадовалась Пашка. — Тогда летим, конечно! — и она, залпом допив молоко, кинулась к выходу, но тут же осеклась, встретившись со мной взглядом.
А я испытал такой удар в
сердце, будто кто-то сзади коварно саданул меня ножом под левую лопатку. Пашка
подошла ко мне, виновато улыбаясь и теребя косичку, и не зная, что мне сказать.
Я нашел в себе силы не выдать своего отчаяния и, улыбнувшись, сказал: — Конечно, Паш, лети,
нельзя упускать такой шанс! Тебе ведь еще лечиться надо, а то опять гроза
какая-нибудь соберется… и застрянем тут опять… как всегда.
— Спасибо, Жор! — тихо
сказала девчонка и так посмотрела на меня, что я сразу ей все простил.
— Я тебя провожу! —
сказал я и вышел следом за Пашкой.
Я шел и ни о чем не
думал. Оглушенный всем происшедшим, я никак не мог собрать воедино свои мысли, осознать все так, как должно. Разлука безжалостно подгоняла нас, и все мои
воздушные
замки, построенные на мыслях о еще одних сутках в тайге вместе с девчонкой, рушились теперь стремительно и неотвратимо…
Мы подошли к кромке
летного поля. Ярко светило солнце, дул легкий попутный ветерок. Пахло смолой и
цветами. Высокие заросли цветущего иван-чая красиво обрамляли взлетную полосу, на которой уже серебрился готовый к вылету самолет. Небо было чистое, прозрачное, точно над нами зависло горное озеро, воды которого почти до самого
дна пронизывали солнечные лучи. Второй пилот хлопотал возле своей крылатой
машины.
— Ну, ребяточки,
прощайтеся! — сказал дядька Петро, обнимая нас за плечи. — Тилько нэдолго…
Летчик и геолог пошли к
самолету, оставив меня и Пашку наедине. Как я боялся этого мига, как оттягивал
его приближение! И вдруг он свалился на меня так неожиданно, что я вконец
растерялся. Язык у меня присох к небу, щеки и уши пылали от волнения, а в
голове творилось невесть что… Похоже, нечто подобное творилось сейчас и в
душе девчонки. Поэтому мы целую минуту просто простояли друг против друга.
Первой пришла в себя Пашка. Она улыбнулась и, оглянувшись на самолет, сказала: — Ну, пока, Георгий
Толстый! — и протянула мне свою руку.
Я сделал то же самое и
ответил:
— Пока, Прасковья
Пятница!
Пашка пожала мне руку и
сказала уже вполне серьезно:
— Спасибо тебе за все,
мой Робинзон! Я этого никогда не забуду.
— И тебе тоже спасибо,
моя Пятница! Мы клево отдохнули!
Девчонка, соглашаясь со
мной, кивнула головой и опять улыбнулась. И мы разомкнули свои руки. Но тут
Пашка спохватилась:
— Ой, совсем забыла!
Возьми вот! — и протянула мне мой мобильник, который все время нашего
путешествия хранила у себя в кармане.
— Не надо! — отозвался
я. — Оставь его себе! Я тебе его дарю!
— Нет, это очень дорогой
подарок! — не согласилась Прасковья.
— Бери-бери! Мне все
равно скоро на день варенья новый подарят, еще более навороченный. Да и должны
же мы как-нибудь созваниваться!
— Спасибо! —
обрадовалась девчонка и вздохнула. — А мне вот нечего тебе подарить.
— Знаешь что, подари мне
свой платочек! Он такой красивый!
— Правда?
— Конечно! Он о тебе
напоминать будет своей буковкой…
— Ну, хорошо, —
согласилась Пашка и передала мне платочек, приложив к нему еще и «Живые
помощи».
— Спасибо! — сказал я,
принимая подарки, и тут вдруг вспомнил, что должен обязательно сознаться
девчонке в том, что посмотрел на нее на болоте.
Ведь я обещал Богу и
святым, что решусь на это, если они оставят Пашку в живых. Но как же это было
трудно и неожиданно, что я аж задохнулся. Я понял, что если скажу ей это, то, возможно, Пашка здорово обидится и перестанет меня уважать, ведь она считает
меня очень хорошим человеком, и после этого признания мы, вероятно, вновь
станем недругами, как и в самом начале нашего знакомства. Как мне не хотелось с
ней так расставаться! И дернуло же меня тогда так опрометчиво поступить… И
еще я понял, что если умолчу и в этот раз, то тогда попросту перестану уважать
сам себя, и это будет еще страшнее нашей размолвки. Эх, будь что будет, я
должен признаться Пашке и ответить сполна за свой последний грех перед ней, хотя бы для очищения души, хотя бы для самого себя… И тогда я сказал: — Паш, я должен тебе кое
в чем признаться…
Она поглядела на меня
как всегда пронзительно, и я от этого взгляда совсем сник. Повернув голову в
сторону гор, я выпалил:
— Понимаешь, там…
тогда… на болотах… Это не дает мне покоя. Там на болоте… когда мы
купались, помнишь?
— Да, а что там? —
как-то тихо и удивленно спросила девчонка.
— Я, знаешь, нарушил
обещание и, подлец этакий, оглянулся на тебя… Прости, пожалуйста… если
сможешь…
Уши мои запылали, как
свечи, от волнения и напряжения аж мурашки побежали по всему телу. И я так и не
осмелился взглянуть ей в глаза. Я замолчал и ожидал, что сейчас среди этого
чудесного дня разразится жуткая буря. Наверняка Пашка вспыхнет и скажет: — Ах, вот ты какой! А я-то
думала! Победоносец… А ты?! Не желаю больше тебя знать и видеть! — и швырнет
в меня мобильник.
Потом вырвет из моих рук
свои подарки и, не оборачиваясь, побежит к самолету. И что удивительно, несмотря ни на что, я был готов принять все это и стерпеть. Однако не успел я
еще как следует впасть в отчаяние (так как пауза после моих слов длилась всего
три секунды), как Пашка, выслушав мое признание, улыбнулась и весело сказала: — Ах вы, мальчишки, не
можете вы не подглядывать! — и тронув меня за плечо, добавила серьезным
голосом: — А ты молодец, что сказал. Спасибо. Я не сержусь на тебя…
И тогда я, окрыленный ее
словами, робко взглянул ей в глаза. Она, немного смутившись, опять шутливо
спросила:
— А я, наверно, очень
некрасивая, да? Мне всегда не нравилась моя фигура…
— Да ты что! —
воскликнул я. — Ты такая! Такая… Ну, короче, как Параскева Пятница!
— Ну, спасибо! —
улыбнулась Прасковья и снова тронула меня за предплечье.
А вот мне в это
мгновение очень захотелось ее поцеловать, так как, несмотря на болезнь и грусть
в глазах, Прасковья показалась мне тогда такой прекрасной! Но я так и не
решился этого сделать. И тут дядька Петро крикнул нам: — Ребятки, пора!
Разбегаемся!
— Ну, счастливо тебе,
Жорка, не грусти! Прости, что улетаю раньше срока… Мы обязательно скоро
встретимся! Хорошо? — тихо проговорила Пашка, отступая от меня.
— Да, Паш, обязательно!
Я сразу же позвоню тебе. Счастливой тебе дороги!
— Угу! — махнула головой
девчонка и, моргнув глазами, повернулась и легко побежала к самолету.
Я стоял и глядел ей
вслед. Моя сказочная фея в сером помятом немодном платье удалялась от меня, паря над изумрудным ковром лесного аэродрома. Ее движения были воздушны, изящны, грациозны… Разлетающиеся в стороны носочки, смешно колыхающиеся
косички… Да, это была моя Пашка, девочка Прасковья… Пилоты запустили
двигатель. Подбежав к трапу, Пашка о чем-то быстро переговорила с дядькой Петро
и, обняв его за шею, быстро чмокнула в густую бороду, а затем легко впорхнула в
салон самолета. Второй пилот стоял рядом и помог ей подняться. Потом запрыгнул
следом и хотел уже убрать трап, как вдруг Пашка остановила его и стала о чем-то
упрашивать.
Дядька Петро пошел в
сторону, подальше от самолета, держа в одной руке панаму, а другой важно
расправляя свои усы. Кажется, он улыбался. Второй пилот развел руками, и