У НАС НОВЫЙ РЕБЕНОК
Я хочу умереть. Ведь у нас появился еще один ребенок. Все мне кажется печальным и мрачным. На улице сейчас жаркое лето, у меня на душе противная бесснежная зима. Никто меня не любит, и никто мне ничего не запрещает — я могу делать все, что захочу. Моя мама больна. Один раз, когда я была маленькой, у нее тоже был грипп. Я сидела тогда около ее кровати, читала ей по картинкам свою книжку и рассказывала о янтарной фее и лошадях, которые бегают по лестницам и выглядывают из окон сказочного дома. Мне позволяли любить маму, и она меня тоже любила. Когда она лежит в постели и на ней надета длинная ночная рубашка с белым кружевом, мама напоминает мне маленького Христа. Но теперь у нее новый ребенок, и она его все время целует, а мне даже не разрешают читать ей вслух. Тетя Милли говорит, что я не должна делать этого, потому что мама слишком плохо себя чувствует и еще очень слаба. Но я наверняка знаю, что я им больше не нужна, потому что теперь у них есть другой ребенок. Они ведь всегда говорили, что хотят ребенка, который был бы послушней, чем я. Почему только я раньше никого не слушалась! Но я ведь никогда не думала, что буду так ужасно наказана.
Мне стало так грустно, будто я уже умерла. И я решила сбегать на кладбище. Был уже поздний вечер, кругом стояла тишина, а воздух был похож на занавеску из теплого тумана.
Я хотела найти бабушкину могилу, потому что моя бабушка до самой смерти любила меня, а сейчас она мертвая и ее похоронили, но она все еще меня любит. Господин Клейнерц, наш сосед, говорит, что полагаться можно только на мертвецов.
На кладбище мне было не страшно, мне было совсем не страшно, только самую чуточку. Я никак не могла найти могилу бабушки, поэтому я села около другой могилы; на ней памятник такой же высокий и строгий, как господин школьный инспектор, который когда-то давно приходил к нам в школу и завтра опять придет, чтобы нагнать на всех страх, не только на нас, но и на учительниц, слава богу, тоже.
Я не буду плакать. Взрослые смеются, когда я плачу. Когда я смеюсь, им тоже не нравится, потому что это значит, что я сделала что-нибудь такое, что их не устраивает. Они считают, что я должна познать все тяготы жизни. Узнать бы, что это такое.
Сейчас я сижу в гостях у мертвецов. Мертвецы не смеются, они стучат костями — это у них такая манера смеяться.
Чужая могила вся белая, и на ней вырезаны золотые буквы. У меня так тяжело на душе, что даже не хочется поднять голову. Но у меня есть пальцы. Пальцами я могу очень медленно прочесть вырезанные на каменной плите буквы. Так делают слепые.
«Здесь покоится с миром…»
Из старого бального платья, сшитого из жесткого белого шелка, бабушка вырезала мне маленькие розы. В память о ней я надеваю венок из этих роз, когда играю в школе ангела в рождественской сказке. Кроме того, мне надевают еще и крылья. Правда, я не такая хорошая, как ангел, но я лучше всех умею читать наизусть стихотворения.
Вокруг шумит ветер, а над моей головой плывут разорванные тучи и шелестят листьями старые деревья. Рядом со мной белые гвоздики, я могу их потрогать, и мне не страшно — они цветут, как у нас на балконе. Мама поливает их каждое утро, только сегодня она этого не сделала, потому что лежит в больнице. Больше всего мы с мамой любим анютины глазки с крошечными бархатными личиками, как у маленьких болонок.
Папа непрерывно повторял: «Слава тебе господи, наконец-то мальчик!» Мне хотелось бы узнать, как это могло так быстро произойти. Тетя Милли тоже всегда все хочет знать, и если она говорит, что она как-никак член семьи, то ведь я то же самое могу сказать и о себе. Но теперь я уже больше не член семьи.
Когда ему позвонили друзья, отец громко задышал в телефонную трубку. «Да, мальчик, так точно, мальчик!» — сказал он взволнованным голосом. Мне казалось, что от его голоса вспыхнет и сгорит телефон, И еще он сказал, что ему всегда хотелось мальчика. Зачем же они тогда купили меня, если им больше хотелось мальчика, а я девочка? Может быть, они покупают детей в приюте и девочки стоят дешевле, а мой отец купил меня только потому, что он в то время еще мало зарабатывал и на мальчика у него не хватало денег? Ведь купили же они новый буфет, а старый буфет без всякой жалости отдали толстой старой вдове потому, что с буфетом ей легче будет выйти замуж за почтальона, и еще потому, что она раньше помогала моей матери делать большую стирку.
Мама как-то сказала тете Милли, что мужчины никогда не говорят откровенно о своих делах.
Не могу понять, почему им обязательно нужен был мальчик. Я, например, знаю таких мальчишек, как Хуберт Булле: он обрывает крылышки у хорошеньких маленьких бабочек и ни одного раза не может подтянуться на руках, а стоит мне только толкнуть его в парке, как он начинает кричать от страха и сразу же падает в канаву. Я просто не могу себе представить, что такой мальчик ценится дороже, чем девочка. Это тайна, но я ее когда-нибудь обязательно узнаю.