13. ОТЕЦ. СЕЙЧАС.
В больничном отделении тишина, лишь тихонько отмеряют время старые часы. Дежурная медсестра дремлет за столиком, прикорнув прямо под маленькой лампой.
У отца небольшая палата на одну кровать и он застыл в постели недвижимо, слушая тикание времени в коридоре. Сердце тупо и настойчиво ноет в груди, противно свербит целый день, не отпуская ни на минуту. Трудно пошевелиться, почти невозможно, тем более, все тело словно окаменело, а из правой руки тянется вверх к капельнице какая-то трубка.
Мужчинам никогда до конца не понять женщин. Они гораздо богаче и глубже их внутренне. Каждая женщина - загадка, даже если на первый или далеко не первый взгляд, все и обстоит по-другому. Любая женщина, как ширма и никогда невозможно определить, что за ней. Можно заблуждаться, думать будто изучил, понял, раскусил, а потом взять и выбросить всю свою уверенность в мусорную корзину. Особенно, если та, с которой свела судьба - настоящая ведьма. От такой отвязаться невозможно, она и из иного мира будет напоминать о себе. Связавшись с ней, попадаешь в вечный плен.
Размышления прервал миазм боли. Забарабанило внутри, потом стянуло все, тягостно, длинно, и резко отпустило.
Отец несколько минут лежал, просто лежал на кровати, ощущая, какое же это счастье - иметь возможность хотя бы дышать и видеть мир, пусть и съежившийся до кусочка ночного неба в окне палаты.
Потом мысли стали возвращаться.
Надо ведь такому случиться - вырыл яму и ладно бы только себе, но нет, ещё и ей. Своей Агате! Тысячу раз он проклинал день, когда приехал в тот городок и встретил двух сестёр. Пусть бы и не было ничего такого в его жизни, пусть вообще бы ничего не было! Ведь произошедшее камнем давило на его душу все годы с тех пор. И единственное, за что он ещё благодарил судьбу - это дочь.
Когда резко начались проблемы с сердцем и стало ясно - операция неизбежна, он нарушил слово, данное себе много лет назад и нашёл Киру. Сколько же лет не общались? Четырнадцать кажется, а телефон сыскал за один день. Как, самому не понятно. Номер её, в старой записной книжке, оказался работающим и она сразу ему ответила. Будто наваждение, словно действовал он во сне, не понимая себя, не управляя собой.
Конечно, Кира все мгновенно поняла и согласилась приехать. Родственники все-таки, а кто старое помянет, тому глаз вон. Надо поддерживать друг друга в беде. Присмотреть за племянницей неделю другую проблемы не составит...
Отец с огромным трудом поднял левую руку. Она по ощущениям совершенно чужая, не его. Медленно раскрыл кулак, разжать который так и не смогли врачи, пока он находился без сознания. На покрывало упал смятый квадратик фотобумаги. Непослушными пальцами развернул его, глянул и сжал снова.
"Я не знал, не знал", беззвучно прошептал он, "ты ведь мне ничего не сказала, ты скрыла все от меня".
Вот почему ему стало ещё хуже, прямо в машине, которая везла его сюда, в больницу. Все из-за крохотного кусочка картона. Он окончательно разорвал его сердце.
Снова кольнуло, тупая и вязкая боль резко сменилась острым спазмом, подкатившим к горлу и почти перекрывшим дыхание. Глаза накрыло объемной, густой, непроницаемо глубокой темнотой, а грудь сдавило будто каменной плитой. И опять отпустило, как и минутой ранее. Стало неожиданно легко.
Отец открыл глаза и понял, что парит в воздухе почти под потолком, а в кровати, прямо под ним, лежит другой он, бледный и бездыханный.
Внутрь заглянула медсестра, всплеснула руками и выскочила. Почти тут же в палату забежали несколько людей в белых халатах и принялись суетиться над тем ним, который сейчас лежал внизу. Тот же он, что парил в воздухе как в киселе, вяло и отстранённо наблюдал за происходящим. Мысли стали медленными, тусклыми, хотелось провалиться куда-то ещё, туда, где тёмно и мрак и нет ни тревог ни волнений. Одно только не давало ему окончательно забыться - имя, серебряными колокольчиками звенящее где-то на краю сознания. Агата.
Те, беспокойные люди внизу, прикатили устройство с двумя ручками и приложили их к его телу, распластанному на кровати. Кусок умираюшей плоти, совсем недавно еще живой, дернуло вверх, а его, парящего под потолком, свело судорогой. Доктора продолжали свою суету, что-то вкололи в недвижное тело, еще раз ударили разрядом из устройства с ручками. Отец потянул к ним сверху руки, "отстаньте мол, не надо, что случилось, того не миновать", но тут снова внутри зазвонил колокольчик.
Агата, его дочь. Если он сейчас уйдет, она останется совсем одна. Тупое равнодушие сменилось страхом, не за себя и ту неизвестность, ждущие впереди, нет, а за то, что он оставляет здесь, в мире живых, нечто очень важное, то, что потерять ему сейчас ну никак нельзя.
Тогда-то бесплотный, невидимимый дух отца и возопил глухим и незрячим людям внизу: "Спасите!".
Новый разряд, новая судорога и его уже тянет вниз. Наверное подействовало, подумал отец, помогло! Сейчас он вернётся и все будет в порядке. Но его движение к жизни замедлилось, некая сила словно удерживала его теперь вне тела. Отец обернулся. Чуть выше и позади клубилось туманом нечто похожее на чёрное облако. Оно явно превосходило его размером, уходило частью своей в потолок и ещё дальше, неведомо куда, покрывая стены палаты, пуская в него, отца, бесчисленные щупальца. Он чувствовал, как эти отростки хватают его бесплотные ноги, руки; тянут в сторону облака, обжигая одновременно и огнём и холодом, не давая ожить в мире людей. Ему стало страшно вдвойне, до одури, до безумия, ведь нет ничего кошмарнее, чем осознавать, что уходишь во тьму, из которой нет возврата, именно тогда, когда так сильно надо жить...
Врачи, пытавшиеся спасти тело, конечно же ничего не видели и не слышали. Они были слишком заняты, да и в любом случае помочь бы ничем не смогли. Только медсестра, та самая, дежурная, молоденькая девочка-студентка, почуяла неладное.
Она почувствовала сдавленный хрип наверху, под потолком, ощутила спиной колебания воздуха и движение неясных теней на самой границе зрения. Молодая женщина встревожилась, смутилась собственному временному прозрению и выкинула его из головы. Показалось. Пациент перед ней умирал.
Если смерть предначертана, коли уж есть судьба, так сил человеческих не хватит изменить её волю.
Бьётся, стучит сердце.
Все медленнее, труднее, толкает кровь уставшее, прежде времени осужденное умирать сердце.
Остановилось, замерло, умерло любящее, тоской изможденное сердце.
Свесилась рука, пальцы разжались, мятый клочок бумаги опустился на пол.
Есть судьба?