Тихое шарканье, потом размеренная ходьба и сразу громкий, частый топот, с замиранием у входа в детскую. Еле слышное бормотание, попытки повернуть дверную ручку, чтобы пройти внутрь. Тогда замирает даже вислоухий пёс, он только мелко и часто дрожа, прижавшись телом к Агате, чуть всхлыпывая, смотрит на дверь.
За стенкой, в комнате, где поселилась тётя, слышен её разговор с кем-то. Некто, голосом глухим и страшным, отвечает ей. Отдельных слов не разобрать, но стынет в жилах кровь от одного лишь предположения, кто, там за стенкой, может быть.
Когда же заснула ты, Агата? Вот неизвестно, может вновь морок посетил тебя и привиделось тебе, почудилось все то безумное, что казалось происходит совсем рядом, за стеной? Ну, а как же быть тогда с тем сном, в котором явился тебе отец, а, милая, тихая девочка?
В нем, том сне, плескалось о твои ноги тёплое бескрайнее море и ты с отцом и собакой, шла вдоль самого берега, ступая босыми ногами по белому, мелкому песку. Отец улыбался чему-то своему, загадочно и немного грустно и ты, Агата, никогда не видела его таким. Он все молчал и ты молчала, лишь пёс носился впереди, прыгал в мелкую спокойную волну и смеялся визгливым собачьим лаем. Казалось, так можно идти бесконечно, но пришёл момент, когда отец остановился, замерев, будто вкопанный. Он погладил рукой твои непослушные светлые пряди, взгляд его был полон любви и печали. Ты поняла, малышка. Когда сухая, широкая ладонь трепала твои волосы, тебе стало ясно - он прощается. Потом ты проснулась.
Папа умер. Все просто - люди иногда умирают. Казалось бы, что может быть естественнее? Но если это касается тебя, близкого твоего... Пусть тот, кто устроил такое людям, подавится своей любимой естественностью!
Слёзы не стыдно прятать Агата, просто плакать нужно реже.
Она не помнила даже, как оделась, едва не встало утро. Побросала в сумку, не глядя, какие-то учебники, натянула старый, растянутый свитер, затем, помедлив около двери, отодвинула стул и выглянула наружу.
Пол коридора покрыт серой пылью, в воздухе - запах серы. Он еле уловим и нитью тянется из комнаты, где поселилась тётя Кира. Внутри же той комнаты, посреди раскиданных вещей, огарков церковных свечей и обрывков верёвок, в середине меловой пентаграммы - женщина, одетая в черное. Она сидела на корточках, опустив голову. Седые, немытые космы прикрывали её лицо, костлявые руки, с бледными, вытянутыми кистями, лениво скребли по полу крючковатыми ногтями. Она что-то напевала, та старуха, скорее даже бубнила себе под нос, нечто грустное и медленное, похожее на старинную колыбельную. Голос ее, хриплый, тусклый, терзал душу, словно ржавая, тупая пила.
Агата отшатнулась, споткнулась о порог, чуть не упала.
Старуха подняла голову, почти звериной пятерней сдвинула с лица серую, жесткую прядь.
- Что, не узнала?! - Тоскливо спросила она, пристально глядя на Агату безумными глазами, один из которых был черен как ночь, а второй отливал тусклой синевой низкого северного неба.
Завыл, заскулил щенок-найденыш, крутнулся между ног девчонки, пытаясь спрятаться.
- А ну, иди сюда! - Крикнула тётя Кира, выбрасывая вперёд масластую, безмерно длинную руку.
Агата, милая, что же ты стоишь? Беги!
16. ОТЕЦ. ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД.
- С девочкой все будет хорошо. - Сказала женщина в белом халате. - Вы меня хоть слышите?
По правде говоря, он её и в самом деле толком не слышал. Куда там, если в двух шагах, за толстым стеклом, лежит твоё единственное потомство.
Спит она, его девонька, тихо и мирно, как умеют только дети. Её безмятежность - антипод той бури, что кипит в нем сейчас.
С кладбища, от жены, прямо сюда. Десять тысяч раз успел передумать, надо ли ему все это. Может, отказаться от ребёнка? Он точно не знает, но говорят, так делают. Только вот с тем дурацким чувством, которое зовётся совестью, с ним то что делать? И ещё с другим, постоянно скручивающим сердце, под названием любовь?
- Понимаю Вас, - сочувственно произнесла женщина в белом халате и нерешительно положила Олегу на плечо свою полную руку.
- Правда? Уверены?! - Он буквально крутнулся в её сторону и вид у него был такой дикий и обреченный, что женщина испуганно отпрянула.
Олег опомнился, смущенно произнёс:
- Извините.
Врач улыбнулась, скрывая смущение.
- Ничего, все нормально, Вы слишком много пережили.
Он опять не слушал: ткнулся прямо лицом в стекло камеры, надышал, чтобы оно запотело и вывел на нем пальцем сердечко.
Глаза ребёнка дрогнули, губы слегка скривились.
- Вы решили, как назовете девочку?
Дочь открыла глаза: правый невероятно чёрный, левый нереально голубой.
Странно, подумал отец. Она смотрит на него и будто все понимает и её спокойствие, осознанное, совсем не детское, кажется пугающим. Одновременно от малышки исходит невероятное тепло, проникающее даже сквозь стеклянную стену и неудержимо тянет обнять её, прижать к себе и не отпускать никогда больше в жизни.
- Да. Её имя Агата.