С момента ее выздоровления прошло три месяца, но мать ни разу не упомянула о кладбище. Мейкпис предположила, что оспа, похоже, напугала мать и заставила отказаться от своего плана. К несчастью, она ошибалась.
Глава 2
Однажды солнечным майским днем они отправились в большой город, чтобы продать сплетенное матерью кружево. Весна выдалась мягкой, но Лондон потрескивал напряжением, как грозовая туча. Мейкпис пожалела, что оказалась там.
По мере того как Мейкпис менялась, постепенно всё больше озлобляясь, с Попларом и Лондоном происходило нечто подобное. Если верить сплетням молодых подмастерьев, то же самое творилось и во всей стране. Красноносая няня Сьюзан возвещала на молитвенных собраниях о видениях конца – о море, переполненном кровью, и шествующей по главной улице Поплара библейской Жене, облеченной в солнце.
Остальные разглагольствовали в той же манере. Поговаривали, что пару лет назад во время сильнейшей грозы гигантские тучи приняли форму двух грозных армий. Но теперь у многих возникло неприятное предчувствие, что две такие армии действительно собираются по всей стране.
Жители Поплара всегда усердно молились, но сейчас они молились, как люди, осажденные врагом. И казалось, всей стране грозит опасность.
Мейкпис не могла уследить за всеми подробностями, но суть понимала. Католики задумали дьявольский заговор, стремясь совратить короля Карла с пути истинного и восстановить против собственного народа. Добрые люди из парламента пытались урезонить его, но он отказывался слушать.
Никому не хотелось прямо обвинять короля. Это государственная измена, за которую отсекают уши или клеймят лицо раскаленным железом. Нет, все соглашались, что вина лежит на порочных советниках: архиепископе Лоде, «черном Томе-тиране» (известном также как граф Страффорд) и, конечно, королеве Марии, постоянно отравлявшей разум короля своими французскими уловками. Если их не остановить, король сделается проклятым тираном. Он обратится к ложной религии и пошлет войска перебить всех преданных, богобоязненных протестантов в стране.
Сам дьявол проникал повсюду, нашептывал в уши, леденил разум и кроил дела людские хитрыми невидимыми руками. Казалось, на дороге вот-вот появятся опаленные следы копыт.
Страх и возмущение в Попларе были очень зримы, но Мейкпис ощущала и некое подводное течение свирепого возбуждения. Если все действительно рухнет, если пришло время суда, если действительно настал конец мира, благочестивые жители Поплара будут готовы. Они – воины Господни и будут стойко держаться, проповедовать и маршировать.
И сейчас, шагая по лондонским улицам, Мейкпис чувствовала знакомое покалывание – предчувствие того же возбуждения, той же опасности.
– Здесь дурно пахнет, – пробормотала она. Сегодня мать была в другой своей ипостаси, так что было вполне естественно выразить вслух свои полуоформленные мысли.
– Это из-за дыма, – отрывисто ответила Маргарет.
– Вовсе нет, – возразила Мейкпис.
Речь шла совсем не о запахе, и девочка знала, что мать ее поняла. Дело в предостерегающем обострении чувств, как перед грозой.
– Пахнет металлом. Давай вернемся домой?
– Давай, – сухо процедила мать, не сбавляя шага. – Давай вернемся домой и будем есть камни, поскольку ты не желаешь, чтобы мы заработали на хлеб.
Мейкпис всегда находила Лондон угнетающим. Здесь слишком много людей, зданий, запахов. Однако сегодня воздух был насыщен незнакомыми доселе брожением и свирепостью. Почему она нервничает больше обычного? Что изменилось?
Девочка огляделась по сторонам и увидела десятки листков, недавно расклеенных на дверях и столбах.
– Что это? – прошептала она.
Бессмысленный вопрос. Мать умела читать не лучше Мейкпис. Жирные черные буквы словно кричали с бумаги.
– Рев чернильных львов, – заметила мать.
Лондон захлестнули яростные памфлеты, печатные проповеди, пророчества, обличения короля, а иногда парламента. Мать шутливо называла все это «чернильными львами».
– Только рев и никаких когтей, – повторяла она. Последние два дня этот безмолвный рев постоянно усиливался. Две недели назад король впервые за много лет созвал парламент, и все, кого знала Мейкпис, облегченно вздохнули. Но всего через двое суток он в порыве монаршей ярости снова распустил парламент. Теперь слухи приняли оттенок зловещего ропота.