Эта небольшая, искусно расписанная статуя очень нравилась туземцам. Они часто приходили во внутреннюю комнату дома монаха, где по традиции хранились священные реликвии, посмотреть на Божью Матерь и оставить дары. Двери дома брата Рикарду всегда были открыты для каждого, но, хоть он и не признавался в этом, жизнь в таких условиях быстро утомила. Да и соседи, обычно добрые и терпеливые, начинали понемногу высказывать недовольство.
Тогда брат Рикарду решил расстаться с реликвией и вручить ее в дар первому из принявших Христову веру племен, рассудив, что это справедливое и мудрое решение. Временем, подходящим, чтобы установить статую в новом месте, монах выбрал приближавшийся День непорочного зачатия Девы Марии, о чем торжественно объявил собравшимся.
Ответом ему был гул радостных голосов – праздники местные жители любили, а невиданной красоты статуэтку считали наделенной магическими свойствами.
– Я нашел подходящее место здесь неподалеку, – говорил брат Рикарду внимательным слушателям. – В сухом и просторном гроте на другой стороне этой скалы.
– Я знаю это место! – ответил один из туземцев. – Мы с братом сделаем удобные ступени, чтобы спускаться туда.
– Но почему там? – спросил, судя по голосу, один из старейшин. – Мы могли бы построить для нее красивый дом на площади, на самом высоком месте. Как и полагается почитаемому божеству.
Брат Рикарду сдержанно ответил, что негоже мешать земное с небесным, и уединенный грот будет лучшим убежищем для тех, кто придет помолиться Деве. Такие доводы убедили всех, и остаток вечера они живо обсуждали грядущее празднество.
Лишь когда собрание было окончено, и все разошлись, брат Рикарду вспомнил о встрече с таинственным существом. Вновь его одолело любопытство. Воротившись домой, он расспросил хозяйку своего дома, сухонькую тихую старушку, такую древнюю, что казалось, вот-вот рассыплется от чересчур сильного порыва ветра, как трухлявое дерево.
– А-а-а, Эбу гого опять завелись на нашей горе, – прошелестела она хрипло. – Ну, где одна – там и другие недалече. Но ты не бойся, га’емезе, эбу гого не нападают на человека.
– Но кто они? – спросил брат Рикарду, удивленный, как спокойно воспринимают туземцы такое соседство. – Мне показалось, что это существо разумно и пыталось говорить со мной.
Старуха махнула рукой и улыбнулась, показав несколько оставшихся зубов. В свете огня ее лицо казалось совсем темным, словно вырезанным из красного дерева.
– Говорить умеет и птица-джалак, – она кивнула в сторону накрытой куском холста клетки. – Не похоже, что они умные. Живут в лесу, как обезьяны, ни домов не строят, ни самых простых вещей не мастерят. Тащат все, что можно разжевать, и пробуют съесть.
– У меня она украла пару светильников, – сказал брат Рикарду. – Вряд ли они годятся в пищу.
– Когда эбу гого встречали здесь много лун назад, они съедали даже чашки из тыквы, в которых женщины оставляли для них объедки. Почему бы глупой твари не попытаться сожрать светильники, только что заправленные доброй порцией масла?
– Но возможно их просто стоит обучить, – задумчиво произнес монах, обращаясь, скорее, к себе самому. – Приобщить к цивилизации. Такие удивительные создания, я и не слышал о подобном!
«Может быть, голод выгнал их из джунглей к человеческому жилищу? – подумал он. – Они выглядят хрупкими и беззащитными, кто знает, может эти существа ищут у нас защиты? Надо бы оставить им немного пищи. Вероятно, мне даже удастся их приручить…»
– Если эбу гого начнут досаждать тебе, га’емезе, только скажи – и несколько самых быстроногих мужчин снова прогонят их в леса.
– Нет-нет, не пугайте их! Я бы хотел изучить эбу гого, – возразил брат Рикарду и добавил: – и прошу тебя, называй меня ази ана, как раньше.
Так, как обращались к нему жители деревни первые дни. Ази ана, самое низшее и презираемое сословие. Потомки плененных чужаков или те, кто своими недостойными поступками лишился уважения племени. Уважение брат Рикарду давно заслужил, но настаивал, чтобы его называли как самого ничтожнейшего из людей. Он считал это знаком смирения, подобным тому, как христианин называет себя рабом божьим.
– Разве я могу быть такой непочтительной со жрецом бога Иисуса? – старухе бесполезно было объяснять столь сложные мотивы. – Ты пришел сюда как га’емезе, и мы виноваты, что ошибались тогда.
В который раз монах оставил попытки вразумить ее и ушел к себе, пожелав доброй ночи. Собрав остатки трапезы, он взял факел и вновь поднялся на гору. Сейчас деревня уже не казалась пустынной: тут и там сияли огни, в свете их сновали длинные тени. Слышались разговоры и смех, голоса детей и тихое пение. Туземцы приветствовали монаха, но никто не спросил, куда он идет и зачем – простые люди не вмешивались в дела служителей богов.