Андрюша Мельников, правда, вряд ли кого-нибудь убивал, он был просто гнусным ублюдком, получавшим грязные бабки из Москвы, на которых была кровь Владимира Солоухина – одного из моих любимых писателей.
После концерта на банкете я познакомился с родителями Вальтрауд
Фрешль и с ее братьями, приехавшими из провинции, чтобы сходить на халявный концерт. Они не разделили моего мнения, концерт русских артистов им понравился.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Дом Архитектуры в Клягенфурте. Десять заповедей.
На клягенфуртском вокзале меня встретила Эвелина – худая высокая девушка с орлиным носом, похожая на молодую Анну Ахматову. Сгущались вечерние сумерки.
– Ты уже бывал в Клягенфурте? – спросила она.
– Ни разу, – ответил я.
– Жаль, что уже темно и ничего не видно. А когда ты уезжаешь?
– Сегодня, сразу же после мероприятия.
– Тогда тебе придется приехать в Клягенфурт в другой раз, чтобы посмотреть город, хотя здесь нет ничего особенно интересного, кроме
Наполеонштадля, а туда-то мы как раз и едем!
– Я приехал только из-за Хайдольфа. Как он там?
– Отлично, дает интервью телевиденью…
В маленьком автомобиле "Пежо" колени высокой худой Эвелиной нелепо торчали в стороны, как лапки кузнечика. На Клягенфуркт садилась плотная ночь.
В ставке Наполеона было полно народа. Протиснувшись сквозь толпу, мы попали в больной двухярусный зал. Внизу была выставка проектов
Хайдольфа, внизу прыгал и орал сам Хайдольф перед камерой телевизора. На огромный экран сзади проецировалась прямая трансляция с места события с логотипом ORF 2. Мы были на месте события. Мы стояли в толпе на широком балконе второго яруса и смотрели вниз. Там в национальных костюмах настраивал инструменты духовой оркестр австрийских троттелей. Хайдольф, выхватив откуда-то дирижерскую палочку, заставил их сыграть для ТВ несколько пробных аккордов, заявив в камеру, что настоящий концерт будет после.
– Пойдем, я покажу тебе, где можно оставить вещи, – шепнула мне в ухо Эвелина, слегка дотронувшись до уха губами.
Продравшись сквозь густую массу гостей, мы попали к двери ее офиса. Она была куратором выставки и сотрудницей Дома Архитектора.
– Тихо, – сказала Эвелина, прижимая указательный палец ко рту и вталкивая меня внутрь неосвещенной комнаты. – Можешь раздеться…
Я почему-то вдруг подумал, что она хочет меня изнасиловать. В темноте мне показалось, что она даже издает некий посасывающий звук.
Возможно, она решила у меня отсосать. Или же это девушка-вампир?
Свет она не включала. Я снял легкую вельветовую куртку и услышал на полу легкий настораживающий шорох. Комната с привидениями? По коже густо побежали мурашки. В следующий момент вспыхнул свет фонарика и в его сиянии я увидел Варана – одного из сына Хайдольфа, лежавшего на полу под одеялом. Узнав меня, он вылез из-под одеяла и протянул мне руку.
– Можете не бояться, ребенок не спит, вы его не разбудите, – сказал Варан, указывая лучом на одеяло, где лежала его подруга и ее ребенок-индус, вожделенно отсасывающий у нее грудь. Индус явно наслаждался моментом пососать грудь белой женщины, не взирая на то, что это его собственная мать и отлично понимая – таких моментов у него в жизни будет мало. Ведь пососать грудь белой женщины – заветная мечта любого индуса.
– Когда мой выход? – спросил я у Эвелина.
– Скоро, на самом деле, нам надо уже идти, – она подошла к своему письменному столу, открыла ключом ящик и достала деньги. – Вот твой гонорар!
Она протянула мне три тысячи шиллингов.
– Гран мерси, – сказал я, хотя Хайдольф обещал мне четыре. -
Наверное, это не совсем осмотрительно – выплачивать гонорар до выступления. Может быть, я выступлю плохо.
– Ничего, – ответила Эвелина. – Это все равно, как ты выступишь.
Самое главное, что ты уже здесь. Ведь потом будет банкет и придется общаться с публикой, а не выплачивать гонорары. Кстати, сегодня здесь мои родители, они пришли посмотреть, чем я здесь занимаюсь, ведь это мое первое мероприятие, я тебя с ними познакомлю.
– Значит, ты работаешь здесь недавно?
– На самом деле уже почти два месяца, но все это время я готовила этот проект. Хайдольф Гернгросс – очень важная фигура для
Клягенфурта. Мы гордимся тем, что он родился в Коринции.
Я снял с себя лишние шмотки, достал из сумки тувинский бубен, полученный мной от тувинского шамана после инициации, и последовал за нетерпеливо ждущей меня Эвелиной. Интересно, знает ли она, что сейчас будет? И что ей сказал Хайдольф?
Мы спустились вниз и оказались на сцене своеобразного амфитеатра, на котором, словно загнанный тигр, в леопардовом пиджаке уже бегал
Хайдольф, тыкая дирижерской палкой в макеты архитектурных комплексов, которые он планирует построить в будущем. Он объяснял публике – что к чему.
– Вон сидит мама Хайдольфа, – шепнула мне Эвелина, делая знак глазами. – Ей 92 года.
Проследив за взглядом, я увидел величественно восседающую вверху на стуле старую даму, благоговенно окруженную близкими и дальними членами семейного клана.
– Амичи, прего! – закричал Хайдольф, зчем-то по-итальянски, завидев мое появление. – Сейчас будет специальный перформанс!
Он подскочил к трибуне сконструированной из его архиквантов – универсальных архитектурных сегментов, придуманных им еще в шестидесятые годы.
– Я очень много путешествовал, – продолжал он, – я жил и работал в Калифорнии, в Японии, в Арабских Эмиратах. Но я никогда не бывал в
России! Зато сегодня я пригласил русского поэта, архитектора перформанса – Владимира Яременко-Толстого! Амичи, прего!
Меня встретили аплодисментами.
Я подошел к трибуне и залез с ногами на стул. Но этого мне показалось мало, и я забрался на саму трибуну. Теперь я стоял, словно постамент на цоколе.
– Дамы и господа! – торжественно заявил я. – В Сибири уже много веков существует традиция – поэт или поэтесса, читающие свои стихи публично, должны делать это совершенно голыми, дабы убедить людей, что они ничего от них не прячут – прежде всего, это могло бы быть оружие или задние мысли. Настоящий поэт всегда должен выступать голым!
Я расстегнул штаны.
По рядам зрителей прокатился тревожный ропот.
Я снял штаны и принялся расстегивать рубашку.
В массах началось замешательство.
Я снял трусы и расправил свалявшийся в дороге хуй, чтобы он выглядел поприличней.
Когда я поднял глаза, я увидел, что народ, развернувшись на 180 градусов, в панике ломонулся на выход. У всех дверей верхнего яруса возникла молчаливая давка. Хайдольф побледнел, судорожно зажав в руке дирижерскую палку.
– Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!!! – заорал я.
Я посмотрел вперед вверх и встретился глазами с мамой Хайдольфа.
Она улыбалась. Ряды гостей на глазах жидели.
– Die Architektur soll sich der weiblichen Form anpassen!!! – заорал я еще громче.
Прочитав все десять заповедей, я спрыгнул с трибуны, схватил бубен и с завываниями пустился вверх по лестнице, чтобы немного побегать в народе, прогнав таким образом еще пару дюжин гостей.
Бледный, как смерть, Хайдольф взмахнул дирижерской палочкой, и духовой оркестр австрийских троттелей заиграл туш.
Ко мне застенчиво подошла Эвелина, стараясь не смотреть мне на хуй, радостно приветствовавший ее приближение энергичным взмахом головки.
– Замечательно, – сказала она. – Только кто теперь съест и выпьет, все то, что приготовлено на фуршет?! Ведь мы рассчитывали на триста персон, а в итоге вряд ли наберется хотя бы тридцать.
– Можно устроить большую жрачку, как в известном фильме "Большая жрачка" с Марчелло Мастроянни, смотрела? – спросил я, ненароком уткнувшись ей хуем в бедро.
– Ой, тебе лучше одеться, – покраснела Эвелина. – Я обещала познакомить тебя с моими родителями. Они, кстати, никуда не сбежали.