Если смыть еще раз, то все повторяется, вода уходит, а говно остается…
– Во, бля! – выругался я. – Ебаный гондон! Что же делать?
– Звони мужику.
Я позвонил мужику.
– Знаю, знаю, – сказал тот. – Там забит слив. Я пришлю знакомого сантехника, и он его проковыряет…
– Вот, сукин кот, знал, а не сказал!
– Давай скорей растопим буржуйку, – предложил француз. – А то холодно, как в Москве! В 1812-ом…
– Правда ли, что Наполеон поджег город, чтобы согреться?
– Правда, и Нерон тоже…
– Нерон нет, в Риме зимы теплые…
– Давай расхуярим вот те ящики, тащи из кухни топоры!
Я притащил из кухни два топора и колоду, на которой мы и распиздячили в щепки два старых ящика из-под каких-то инструментов.
Сунули газету и несколько щеп, буржуйка весело запылала. Стало теплеть. Мы уселись на доставшийся нам в наследство голубой диван и стали тащиться. В "Арт-Фабрик" была невъебенная аура. Это чувствовалось настолько хорошо, что даже было несколько странно.
– Благодатное место, – сказал я. – Жаль только, что печь прогорает и опять холодно.
– Может, купим угля?
– Где? Ты думаешь, в вене до сих пор продается уголь?
– Конечно, продается! Посмотри, сколько здесь старых домов!
– А как узнать – где?
– Посмотрим в телефонном справочнике.
Ежась от пронзительного ветра, мы дошли до станции метро и нашли там в одной из будок задроченную как старый хуй телефонную книгу.
– Ну, вот, смотри, сколько здесь различных точек по продаже угля!
– француз ткнул пальцем в страницу.
– Надо найти ближайшую. Представляешь, как тяжело тащить на себе мешок с углем или вязанку дров?
– Вот, смотри, Кайндльгассе, знаешь, где это?
– Знаю, там офис Оксаны Пятаковой.
– Идем.
В декабрьской темнотени мы гребли по скользкому сракопаду, тщетно пятаясь уклониться от жестких пощечин морозного ветрюгана.
– Темно, как у негра в жопе, – сказал я.
– А знаешь, какая горячая пиздища у Вирджини?
– Только не надо меня переубеждать! Надеюсь, у тебя не отвалятся яйца от всех этих уколов и процедур?
– Ой, как мне хочется ебаться, – завыл Ив. – А-а-а! О-о-о!
У-у-у-у-у…
– Так тебе и надо!
– Владимир, ты – расист!
– Нихуя, это ты – жаднокайфый!
– Вот, кажется, в этом подвале, дом номер 44!
– Да это ж полное ретро! Какие люди! Настоящие, бля, пролетарии, как в кино! И вообще – интерьеры! Я ебу! Неужели это возможно на переломе тысячелетия?
– Вот, есть дрова и уголь.
– Купим и то, и другое.
– А тележку дадите?
Мы заплатили. Красивый угольный рабочий в кожаном фартуке, безмолвный и черно-белый, словно кадр из старого фильма, погрузил нам на тележку мешок угля и связку дров. Мы выкатились на улицу.
– Становись сверху, я тебя тоже повезу, – предложил Ив.
Улицы имели наклон в нашу сторону, в сторону Винцайле. Я встал на телегу, балансируя руками, и он ее покатил. Словно черный ворон, зловеще мчался я через холодную венскую ночь, подпрыгивая на заледенелых колбоебинах вместе с телегой.
– У-ху! – кричал Ив.
На всем пути до "Арт-Фабрик" нам не встретилась ни одна живая душа, никто не казал на улицу носа в такую херовую погоду после закрытия магазинов. Все сидели по домам или по локалям. Только мы, два неприкаянных уебка, везли куда-то мешок угля и дрова.
– У-ху! – кричал Ив. – А кто будет отвозить телегу назад?
– Ты!
– Нет, ты! Любишь кататься, люби и саночки возить!
Пока я отвозил телегу, Ив уже растопил печь.
– Я хочу здесь ночевать, – сообщил он.
– Ночуй.
– Здесь охуительно!
– Даже не хочется уезжать во Францию! Теперь, когда у нас появилось такое отличное место!
– Но мы вернемся! Мы обязательно вернемся!
– Кстати, мне надо поехать в Мюнхен, чтобы забрать ключ.
– А что, за виллой никто не присматривает?
– Конечно, присматривает. Один старый француз по имени Балдакино, но он обычно получает проценты, когда дом сдается туристам, за то, что он там все убирает и стирает белье, а мы все уберем за собой сами и он ни хуя не получит, поэтому мы не будем его лишний раз дергать, я просто позвоню ему и скажу, что в доме живем мы.
Утром Ив приперся ко мне принимать душ.
– Ну, как спалось в "Арт-Фабрик"? – полюбопытствовал я.
– Невъебенно! – сказал он. – Я видел там такие странные сны. Вот только была проблема с посрать.
– И как ты с ней справился?
– Я вытащил говно из унитаза и разбросал его по двору, потому что смыть его невозможно.
– Да ты что? Теперь там повсюду валяется говно?
– Нет, идет густой снег. Оно уже давно замерзло и покрылось снегом.
– Но весной все это растает, и говно станет вонять!
– Хорошо, в следующий раз я буду ходить срать к тебе.
Мне не совсем не хотелось, чтобы Ив ходил ко мне срать, но я промолчал.
Он собирался ехать в Мюнхен. Я проводил его на вокзал и пошел на работу. Приближались рождественские каникулы. Целых три недели выходных. Через Юру на меня вышла какая-то студентка из института славястики по имени
Гудрон. Странное совпадение, это была уже вторая девушка в моей жизни с таким странным именем в течение довольно короткого промежутка времени.
Но эта Гудрон была совершенно не похожа на первую. Она писала диплом о русских в Вене, и ей нужно было взять десять интервью у представителей различных сословий. Одно интервью ей дал Юра. Я тоже согласился ей дать. Но ей было мало. Она хотела еще. Я предложил ей
Преподобного. Она обрадовалась.
Взамен она предложила устроить мне вечер в институте славястики в последний день перед каникулами. Почитать стихи. Она была председателем студенческого совета и у них имелся доступ к бюджету для приглашенных писателей, который никогда не использовался до конца, поскольку в славястике никто этим особенно не занимался.
– Иначе деньги пропадут, – сказала она. – Уже конец бюджетного года. Можно взять кого-то еще, хватит на всех.
– Давай возьмем Ольгу! Это – русская певичка, она поет вокзальные песни. Деньги ей тоже нужны.
– Давай! Может еще кого-то?
– Я подумаю, но, предупреждаю, я буду выступать голым!
– Это хорошо! Студентам понравится! У нас на славястике такая скука!
О славистической скуке я знал. Это было болото. В довершение ко всему профессором русской литературы туда взяли живой труп некого
Аверинцева – советского академика-аппаратчика, совершенно не умевшего преподавать и смертельно больного. Он всю свою жизнь прорылся в книгах, издавая бесчисленные наукообразные, но абсолютно безсистемные труды по русскому эпосу и влиянию на него Византии.
У него не было своей концепции и своей школы. Студентов он боялся. Лекции читал невыносимо. Это был антипод академика Лихачева, действительно серьезного и глубокого ученого, занимавшегося тем же, но по-другому. Подобных кадавров, душивших все живое, на славястике было немеряно. Поэтому мне представлялось делом чести положить на них свой хуй.
ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
Лобковый герпес. Чудесное исцеление. Триумф моего хуя.
– Владимир, я вылечился! – заорал Ив, соскакивая с подножки мюнхенского поезда.
– Не пизди, – сказал я. – Чудес не бывает! Как это ты вылечился?
Лечился-лечился, вылечиться не мог, почти два месяца, а тут за неделю он вылечился! Хуйня на постном масле! Я тебе не верю!
– Нет, правда! Хочешь посмотреть?
– Не хочу.
– Но я вылечился! Вылечился!
– Как?
– Пошел в Мюнхене к врачу. Причем к обычному терапевту, а не к венерологу. Говорю – "дайте мне направление к хорошему специалисту", а он взглянул и отвечает – "это у вас лобковый герпес, надо выписать мазь и все пройдет".
– И выписал?
– Выписал. Я помазал первый раз и сразу все эти язвочки присохли.
Помазал второй – еще лучше. Уже почти ничего нет! Скоро смогу ебаться!
– А что же здесь тебя так странно лечили?
– В Вене просто хуйовые врачи!
– Да, я об этом уже много раз слышал. Здесь нет закона, защищающего права пациентов, если ты чем-нибудь заболел, то из тебя делают большую дойную корову и лечат не от того, только чтобы срубить побольше капусты. Несколько лет назад одному мужику по ошибке отрезали яйца! И врачей даже не наказали! Все газеты об этом полгода писали, смаковали подробности.