– Ха-ха! Супер Эго – какое отличное поганялово!
Мы нашли маленького Супер Эго в мастерской за работой, когда он наносил красный кадмий на кровоточащие раны Иисуса Христа, натуралистично распятого им на огромном холсте.
– Сейчас будет обход, – сказал он. – Я пока занят, поговорим после.
В этот момент в коридоре раздался топот, и в помещение ввалилось пару десятков людей. Среди них выделялось несколько профессоров и ассистентов, остальные явно были студенты. Якобы полностью уйдя в работу, Супер Эго продолжал рисовать, словно бы никого не замечая вокруг. В мастерской воцарилось молчание, продолжавшееся пару минут пока все разглядывали картину.
– Браво! Брависсимо! – закричал вдруг, словно в театре, пожилой бородач. Его поддержали аплодисментами.
Словно очнувшись ото сна, Супер Эго ошарашено поднял глаза, делая вид, что он ничего не понимает и удивлен такому наплыву народа. Цирк был полный.
– Пойдешь с нами обедать? – спросила Анна, когда толпа отвалила.
– Не-не-не, – замотал головой при жизни признанный гений. -
Работать надо! Некогда по обедам ходить!
Взяв кисть, он снова погрузился в работу.
– Ну, как? Тебе понравилось? – заглянула мне в глаза наша проводница.
– Кичуха, – поморщился я, словно от зубной боли. – Хотя? В принципе, вся католическая живопись – один сплошной кич, поэтому это здесь уместно. Супер Эго – молодец! Все правильно, пусть итальянцы у него учатся. Он трудолюбив, усидчив, уверен в себе. Будет реставрировать церкви или станет профессором.
– Нам подобное искусство противно, – заявил Ив. – Это не современно.
– Но традиция тоже нужна, – возразила Анна.
– Голая Поэзия как раз ориентирована на традицию, первые поэты были голыми. Античные боги, в том числе бог искусств Аполлон, были голыми. Оплечные бюсты поэтов-классиков тоже часто ваяли голыми. Но
Голая Поэзия ее, традицию, развивает, она идет дальше.
– А ты не хочешь стать Голой Поэтессой? Мы тебе в этом поможем, – плотоядно предложил похотливый француз, раздевая Анну глазами.
– Я не пишу стихи, – потупила глаза девушка.
– Я тоже не писал стихи, – возразил Ив. – Но, чтобы стать Голым
Поэтом, я стал их писать. Я всего один раз поучаствовал в перформансе с Толстым и Гадаски, чтобы понять, что я – Голый Поэт!
В траттории мы выпили бутылку сухого просекко, закусывая маринованными артишоками и сыром. На город быстро спускалась зимняя ночь. В магазинах и лавках продавали рождественскую поебень.
Венецианки в большинстве своем были одеты в дорогие длинные шубы.
Звякали церковные колокола, зазывая на вечерние мессы.
– Надо ехать в Верону, Лучьяно нас уже ждет, – заявила Анна.
– А это далеко?
– Минут сорок езды.
В Италии много интересных мужчин. Итальянские женщины неинтересны. Я, как натурал, никогда не интересовался мужчинами и даже мужчин презирал, поскольку в Австрии – это одутловатые ублюдки с пивными животами и помятыми красными лицами. В России – коротко стриженные гопники уголовного вида. Итальянские же мужчины выглядят одухотворенными. Причем многие.
Лучьяно был симпатичным толстячком лет около пятидесяти, похожим на своего тезку Паваротти. Мы влезли в его красный "Фиат". Анна спереди, а мы с Ивом сзади. И он порулил.
– Мы едем в Маростику, – сообщила нам Анна. – Это очень красивый маленький городок. Там, в высокой старинной башне живут наши друзья.
Мы хотим забрать их с собой на ужин. Они еще ни разу не были в палаццо, поэтому им надо будет показать дорогу. Они поедут за нами.
Друзья Анны и Лучьяно были киношники. Похоже, Анна им уже рассказала о нас все.
– O, gli poeti nudi! – закричали они, приветствуя нас в башне.
– Завтра утром пойдем на гору смотреть развалины старого замка, а сейчас просто посидим и выпьем, – сказала Анна.
– Il vino? – спросил нас хозяин дома.
– In vino veritas! – призывая на помощь свои познания латыни, сказал я.
– Bella Italia! – блеснул своим знанием языков мой друг.
Вино – это витамины. Вино – это жизнь. Может быть, это от вина выглядят итальянцы такими одухотворенными?
Есть нации винные, пивные и водочные. Именно алкоголь, потребляемый в каждой отдельно взятой стране, формирует народы и их архетип, их национальное самосознание, только алкоголь и ничто другое.
Дух нации – это то, что она пьет. Непьющие по религиозным мотивам народы, неизбежно теряют свою идентичность и останавливаются в своем развитии. Пьющие же некачественный алкоголь, вырождаются.
Но не будем приводить примеры, и указывать пальцами, дабы соблюсти политкорректность и никого не оскорбить.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Ужин в палаццо. Каки на завтрак. Развалины старого замка.
В палаццо мы приехали только к полуночи. В гостиной Лучьяно развел огонь в большом камине. Друзья из башни с нами так и не поехали, сославшись на то, что им надо рано вставать. Мы сидели за столом вчетвером, уже изрядно выпив. Я хотел спать, а Ив что-то заливал Анне по-русски, пытаясь ее обаять. Лучьяно нервничал, понимая, что его подругу хотят нагло соблазнить прямо у него на глазах, и отчаянно колотил ногой по ее стулу. Мне было неловко.
– А где мы будем спать? – спросил я.
– На втором этаже в спальне, – ответила Анна.
– Ты с нами останешься? – спросил ее Ив.
– Нет, я уеду с Лучьяно. А завтра утром я вас заберу на прогулку.
В просторную спальню с огромной холодной кроватью, на которой трахались многочисленные предки Лучьяно, а теперь предстояло спать нам с французом, хозяин дома притащил два электрообогревателя.
Однако протопить такое помещение двумя электрообогревателями было немыслимо. Я дрожал от холода целую ночь, время от времени, коротко забываясь каким-нибудь кошмаром. Тогда мне мерещились заунывные стоны отъебанных на этой кровати баб, давно уже лежащих в могилах.
Когда я об этом думал, волосы на моем хую вставали дыбом. А француз мирно храпел.
Едва дождавшись утра, я выскочил во двор и огляделся. Светило холодное солнце. Высокое синее небо кружило голову. Трава была подернута инеем. Дышалось легко и свободно. Я сделал несколько кругов вокруг дома и направился в сад.
На деревьях висели спелые красные каки, уже побитые ночными морозами. Они были мягкими на ощупь и сладкими на вкус. Я съел одну, затем еще одну. Как было много. Я ел их, пока не наелся.
Надо было будить Ива, но он еще хотел спать и я оставил его в покое. Не зная, чем бы заняться, я вышел на дорогу и побрел по направлению к деревне. Пахло коровами. Хотелось петь оперные арии от счастья. В деревенской лавке я купил себе зубную щетку. Продавщица посмотрела на меня как на инопланетянина и удивилась, что я не говорю по-итальянски. Смуглый и длинноволосый я был похож на
"italiano vero" – истинного итальянца. Оставив женщину озадаченной, я ушел прочь, чувствуя спиной, что она, стоя в двери, провожает меня изумленным взглядом.
Возможно, она приняла меня за Иисуса, и итальянские газеты, регулярно муссирующие темы появления Девы Марии и тому подобных чудес простым пейзанам, теперь раструбят уже завтра об очередном явлении Христа народу, пришедшего пешком неизвестно откуда и ушедшего неизвестно куда. Журналисты и паломники бросятся прочесывать местность, но меня здесь уже не будет. Завтра я буду во
Франции. Историю с покупкой зубной щетки, скорее всего, намеренно замолчат, чтобы она не испортила чудо.
Я обернулся. Женщина стояла на пороге лавки и не спускала с меня глаз. Я осенил ее крестным знамением, как это делают Римские Папы, и сложил ладони. Она бухнулась на колени и закрыла лицо руками.
Воспользовавшись моментом, я быстро юркнул за поросший кустарником холмик, наблюдая из своего укрытия, как она трет глаза и всматривается в дорогу, не понимая, куда я мог деться.
Перекрестившись, она с криками скрылась в доме.
Анна заехала за нами в полдень. При солнечном свете средневековая
Маростика предстала нам во всей своей красоте. Центральная квадратная площадь с множеством ресторанчиков и кафе по периметру, была похожа на шахматную доску. На горе были видны развалины старого замка, по направлению к которым мы и двинулись.