– А давно ли помер твой дед?
– Уже лет пятнадцать, но я его еще помню.
– Неужели в таком сказочном месте можно умереть?
– Он умер не от старости, от рака. Мой дед был физиком-ядерщиком, участвовал в испытании атомной бомбы в штате Аризона и там облучился. Тогда еще не знали, как это опасно. Он похоронен за домом.
– Он похоронен за домом? – содрогнулся от ужаса я.
– Да, конечно, – спокойно сказал Ив. – Он похоронен вон там, видишь – огромная бронзовая молекула на постаменте? Это ему поставила бабушка. Бабушка тоже хотела быть похороненной здесь, но она умерла в Мюнхене и ее там сожгли. Нескольким гостям она являлась в этом доме во сне…
– Пиздец, – не на шутку рассердился я. – И ты не предупредил меня заранее, что по ночам здесь бродит твоя покойная бабка? Пиздец!
– Она уже давно никому не являлась.
– Не думаю, что она угомонилась.
– Лично меня она ни разу не беспокоила. Она приходит только к чужим. По-видимому, ей не нравится, когда в доме живут незнакомые ей люди…
– Пиздец! – в ужасе заорал я. – Значит, она явится мне!
– Глупости! – отмахнулся Ив. – Ты что, суеверный?
Как только мы вошли в дом, зазвонил телефон. Ив снял трубку.
– А, мадам Балдакино? – затараторил он по-французски. – Коман са ва?
Я огляделся. Просторная гостиная с застекленной верандой выходила окнами на юг – к морю. В глубине гостиной находился сложенный из кирпичей камин.
– Вечерами будем сидеть у огня, – неожиданно произнес у меня за спиной Ив. – Мадам Балдакино желает нам счастливого Рождества!
– А что же сам Балдакино? Он нам ничего не желает?
– Он спит.
– Спит?
– После обеда он всегда спит. На юге Франции это принято. Многие спят после обеда.
– Может для начала пойдем маканемся в бассейн?
– Давай, а потом сходим на море. Сегодня мы отдыхаем и никуда не ездим. А завтра поедем в Марсель встречать Гадаски. Мадам Балдакино сказала, что машина на ходу, стоит в гараже. Ты знаешь текст марсельезы?
– Только по-русски.
– А я только по-английски.
– Я могу позвонить в Париж Котлярову-Толстому, чтобы он дал нам контакты местных поэтов.
– Котляров-Толстой твой родственник?
– Нет, он из других Толстых, из тех. У которых фамилия с ударением на первый слог.
– А Татьяна Толстая тоже из них?
– Тоже на первый слог.
– А как начет Ивана Толстого с радио "Свобода"? Он тоже на первый?
– Тоже… Но Котляров-Толстый, в отличие от остальных Толстых с ударением на первый слог, очень талантлив и не занят, как остальные его родственники, исключительно набиванием собственного брюха и собственных карманов. Он открыт для общения и легко делится контактами. Он – известный актер, часто играет во французских фильмах агентов КГБ и палачей.
– Наш человек.
– Да, мы его приглашали на фестиваль Голых Поэтов в Лондон, но он тогда не сумел приехать.
– Что-то припоминаю…
– Да, надо позвонить ему перед поездкой в Марсель. Он когда-то лет десять назад организовывал там международный поэтический фестиваль. Из Питера были Митьки.
– Если Митьки уже побывали в Марселе, то нам там ловить нечего.
Значит, они там уже все отсосали.
– Ив, ты иногда неправильно говоришь по-русски. Митьки все высосали, а отсасывать оставили нам.
– Эти хитрые резиновые шланги, готовые присосаться к любой халяве!
– Но, все равно, давай свяжемся с марсельскими поэтами и попытаемся склонить их лучших представителей к Naked Poetry!
– Предлагаю склонять только поэтесс!
– Я полностью с тобой солидарен.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Еще о Котлярове-Толстом. О современной французской поэзии.
Когда я рассказывал Иву о Владимире Котлярове-Толстом и его связи с Голой Поэзией, я кое о чем намеренно умолчал. Просто не хотел посвящать его в некоторые подробности, придерживаясь той точки зрения, что не всем обязательно знать все.
Котляров-Толстый идеей Голой Поэзии проникся до глубины души.
Выступать голым было для него не в первой. Он был признанным мэтром акционизма и голых перформансов, он был одним из тех немногих, кого я могу считать своими учителями. Если показывать пальцем, то еще обязательно ткну им в Константина Кузьминского – патриарха современной русской поэзии, творчество и деятельность которого до сих пор широко замалчиваются в России.
Котляров-Толстый был и остается для меня великим авторитетом.
Однако его интерпретация Голой Поэзии оказалось весьма и весьма своеобычной. Мы с Гадаски дали ему в свое время добро на создание
Парижского Клуба Голых Поэтов. Мы дали ему карт-бланш, позволив все решать на собственное усмотрение. И что же сделал Котляров-Толстый?
Котляров-Толстый создал клуб поэтов-стариков! Это было нечто среднее между Клубом Голых Поэтов и Клубом Мертвых Поэтов! Некий уродливый гибрид. Нечто. Да, они выступали раздетыми! Но они не пускали в свои ряды молодежь, утверждая, что молодые поэты будто бы будут дискриминировать старых, поскольку обладают более сексапильными телами.
Даже не умея писать приличные стихи, молодые имеют серьезный шанс загнать в тень и даже опозорить заслуженных классиков, которые писать умеют, но телами уже увяли. Молодые поэты и поэтессы незаслуженно заберут всю литературную славу себе, подкупая публику свежими пиздами, вставшими на дыбы хуями, упругими сиськами и гладкими жопами. Поэтому поэтическая молодость была объявлена своего рода коррупцией и сурово осуждена парижскими ревизионистами.
В итоге в Парижский Клуб Голых Поэтов приняли лишь наиболее заслуженных и прославленных рифмоплетов Французской республики,
Гонкуровских и Букеровских лауреатов. Принадлежность к Голой Поэзии они рассматривали как некую награду, как орден Почетного Легиона, например, или как престижную международную премию.
О, эти коллекционеры бесчисленных титулов! О, собиратели благ!
Неужели даже такое анти-консервативное явление, как Голая Поэзия, возможно законсервировать?
При всей моей любви к моему духовному родственнику Толстому (с ударением на первом слоге), я не мог согласиться с его политикой. В результате произошедшей размолвки по телефону он не приехал на лондонский фестиваль. Теперь я решил действовать напрямую и самому начать вербовку французских поэтов. Я был уверен, что
Котляров-Толстый не откажет мне в контактах. И он, разумеется, не отказал.
Мы получили от него имена и адреса ряда прогрессивных поэтов в
Марселе, кучковашихся вокруг некоего поэтического фонда поддержки современной поэзии.
Вечером мы с Ивом пошли прогуляться по окрестным холмам.
– Смотри, – сказал Ив. – У тебя прямо под ногами растет "лез эрб де Прованс" – провансальские травы, за которые ты в Австрии переплачиваешь втридорога. Вот майоран, а вот ореган, а это тиамин.
Для готовки мы всегда собираем специи рядом с домом. Французская кухня самая изысканная в мире. Каждый день будем готовить различные национальные блюда. Во Франции надо быть гурманом.
Темнело и становилось прохладно. Невдалеке обрисовался сказочный домик, сложенный из массивных камней, словно на картинке к сказкам
Шарля Перро. В его окнах отражались языки пламени. В доме горел камин.
– Это наши соседи-пейзаны. Интересно, вспомнят ли они меня? Я не бывал у них в гостях уже лет восемь как минимум.
Мы подошли к дому, и Ив громко постучал в дверь.
– Ки э ла ба? – спросил голос старушки.
– Сэ муа, ле пти Шапрон Руж (маленькая Красная Шапочка), – ответил Ив.
Дверь распахнулась.
– Ив! – радостно воскликнула старая женщина, заключая в свои крепкие объятия молодого негодяя.
В глубине живописной гостиной живописно пылал огонь. Хозяйка усадила нас за стол и предложила попробовать пастис ее собственного приготовления.
– Пастис или пернот – это местная анисовая водка. Ее пьют здесь с водой, – объяснил мне Ив. – Ты любишь анис?
– Я пробовал только греческий "узо" или турецкий "ени раки".
– Это примерно также, только пастис гораздо крепче. Сейчас попробуешь.