— Во-первых, убери это стадо, — отрывисто приказал он Вовику.
Танцоры нахмурились, но смиренно отошли в угол.
— Теперь ты, — Он поднял тяжелый взгляд на Машу, — Ты сама себя в клетку загнала и вырваться из нее не можешь. Голос уже льется, это хорошо. Вот если я глаза закрою, даже забирает немного. А как гляну на тебя — ну кукла куклой. Где свобода, где раскованность? Какие там миллионы мужиков, ты же ведешь себя как девственница в первую брачную ночь. Из тебя силой чувства вырывать, что ли? Так таких клещей еще не придумали. Глупо смотришься!
К концу этой отповеди Маша закинула голову, чтобы слезы ручьями не полились из глаз. Ей казалось, что у нее температура поднялась до критического уровня, до того ей стало жарко. До того виски ей сдавило.
— Не смей раскисать! — вдруг рявкнул Серж. — А ну, живо нюни подобрала! Здесь тебе не богадельня!
Маша вздрогнула. Слезы от испуга вмиг высохли.
— Еще раз, — приказал Серж.
Игнат опять включил минусовку. Пытка продолжалась и продолжалась. Маша изо всех сил старалась выполнить все требования продюсера. Но тот все ворчал: мол, гиблый номер. Наконец, не выдержал вокалист. Он подошел, положил ему руку на плечо:
— Она же голос сорвет.
Бобров зажмурился на мгновение. Маша сжалась, ожидая громкой ругани. Но неожиданно все обошлось. Серж вздохнул и, посмотрев на нее с сожалением, произнес:
— Не бомба. Черт!
Потом вынул из кармана несколько дисков, протянул Игнату:
— Это семь песен. Нужно же когда-нибудь начинать. Не тяните с этим. Времени нет. Со следующей недели пробуем писать в студии, — потом сурово глянул на совсем скисшего Вовика, — Натаскай своих пока на мелодии. И чтоб не топали, как слоны. Сегодня без них выступаем.
— Сегодня? — прошептала в отчаянии Маша.
— В «Кристалле». В десять в гримерке. Никите я позвоню, — бросил он и, не оглянувшись, быстро вышел.
Маша почувствовала, что силы ее покинули. Он разочаровался в ней. Он даже не хочет ее видеть. Она ему наскучила, она ему надоела, он наигрался. Все. Она не бомба. Она больше не в состоянии зажечь тот самый странный блеск в его глазах. Он не слепил из глины Галатею. Она все еще куча… глины… Она сжала рукой стойку микрофона, с отчаянием посмотрела на Игната:
— Заводи!
— Маш, ты же не взлетать собралась, — тот дернулся всем телом.
— Заводи! — крикнула она.
Вокалист пожал плечами, нажал на кнопку. Она пела, едва сдерживая слезы. Перед глазами плыли огромные зеркала зала, унося и размывая в далеком туманном пространстве ее собственное хрупкое отражение. Маленькая фигурка изнывала от отчаяния, угасала от несправедливости. Он топчет ее ногами. Он мешает ее с грязью. Почему? Ведь это ее первая песня. Первая! И сегодня ей выступать. Она радоваться должна, а ей хочется удавиться.
«Прямо сейчас, как только допою, пойду в уборную и повешусь, к чертовой матери!»
Музыка стихла. Только сейчас она почувствовала боль в ладони. Посмотрела на руку, удивилась: красные полоски от ногтей.
— Это было… — Игнат сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и проговорил, удивляясь собственным словам, — Чудесно!
А Маша неожиданно для себя всхлипнула. Слеза все-таки скатилась по щеке и капнула с подбородка.
— Ну, ну… — Вовик подлетел к ней, обнял за плечи и оторвал от микрофонной стойки. — У Сержа просто плохое настроение. Ты и при нем пела сносно. А для дебюта так и вовсе чудесно. Он хмурый, потому что с похмелья. Фигня, и не бери в голову. Если бы ему и в самом деле очень не понравилось, он бы тут же всех нас разогнал. А так смотри, вон на стуле твой репертуар лежит. Ну, хватит, хватит…
Он гладил ее по голове. От чужого участия у Маши в груди что-то взорвалось. Плечи ее заходили ходуном. Она пыталась сдержать истерику, но она все равно рвалась наружу. По телу забегали мурашки.
Игнат громко хлопнул в ладоши:
— Перерыв десять минут. Мария, ступай в туалет и умойся. Иначе мы никогда не продолжим. Ну, что стоишь, живо!
Маша послушалась. Эти люди лучше знают, что ей теперь делать. Она только что излила свою душу. Она умерла вместе с финальной нотой и теперь внутри ощущала только пустоту. Не хотелось думать, доказывать и уж тем более сопротивляться. Хотелось лечь на диван, забраться под плед и закрыть глаза. Но дивана и пледа поблизости не было. Да никто ей и не позволит валяться на диване за несколько часов до выступления. Нужно собраться и продолжить репетицию. Нужно прослушать новые песни. Нужно… Она медленно развернулась и побрела вон из репетиционного зала. В конце коридора ее нагнала девушка из кордебалета.
— А я тебя знаю, — она улыбнулась Маше. — Я вместе с Асей танцевала.
— Да? — безжизненно отозвалась Маша— А почему ушла? Там же хорошо платят.
— Не всем, — девушка хмыкнула. — Кто в постоянном составе, тем — да. Аська была в расширенной группе из двенадцати человек. А я только в двадцатке: сольники, сборники в России. А в остальное время, без меня. Получаем же по факту. Выступил — схватил денежку, нет — гуляй. Надоело. Особенно приперло в тот день, когда Аську… Ой, — Она вдруг испугалась, — А ты, может, не знаешь?
— Знаю, — успокоила ее Маша и, наклонившись над раковиной, поплескала в лицо холодной водой. Ее все еще трясло.
— Меня Женя зовут.
Маша не ответила. Но девушку было не так-то просто остановить. Похоже, она любила поболтать. А может быть, по доброте душевной решила отвлечь ее от горестных размышлений.
— Нас в тот день всех обломали. И Асю тоже. Представляешь, приперлись в полном составе — двадцать человек — на студию, а нам даже пропуска в «Останкино» не заказали. Это все директор — дебил. Думал, в концертной студии будет съемка, а оказалось, в маленькой, на ток-шоу. Вышел к нам на улицу, развел руками. Провел только основную группу. А вы, мол, гуляйте. Аська тоже надулась тогда. «Уйду», — сказала. Она такого отношения вообще не переносила. Сказала, – У меня, крутой мужик, обещал второй Волочковой сделать.
— Крутой мужик? — Маша повернулась к ней, — Это она говорила?
— Ну да! — с энтузиазмом наконец-то услышанной рассказчицы воскликнула Женя. — Крутой, говорит, круче некуда. Она познакомилась с ним в английском посольстве, представляешь?! И как ее туда занесло? Я вот в Москве родилась, а ни в одном посольстве еще на приеме не была. Господи, хоть бы в посольство Нигерии кто провел. Хрена! А Аська так жила, словно модные вечеринки — это ее второй дом.
— А что за мужик, она рассказывала?
— Еще бы! Ей ведь обычно не слишком-то верили. Ну, поймали пару раз на вранье, потом, знаешь как, правда — не правда, а все равно… Но тут она очень настаивала. Даже фамилию его назвала. Климов.
— Климов?
— Да ты что, с дуба навернулась? Климов — крутейший мэн. Пивной король. Не бандит, но даже те его не трогают. Умеет с ними разговаривать. У него еще очень крупное охранное агентство. Он с него начинал. «Пивной кружкой» он потом уж сделался.
— И этот Климов приударил за Асей?
— Она говорила, что да. На приеме от нее не отходил. Еще смеялась, что повесила себе нужный манок на шею. Ну, богатые мужики, мол, западают на дорогие украшения хуже баб. Это была ее теория. Если на девушке есть какая-нибудь дорогая цацка, то это для мужиков верная наживка. Они непременно обратят внимание. Тут какой-то секретный механизм в их мозгах срабатывает, мол, девушка дорогая, раз на ней сокровища надеты. Значит, пользуется популярностью у мне подобных. Значит, и мне ее подцепить не западло, а очень даже почетно.
— Чушь какая-то. — Маша вытерла лицо салфеткой.
— Не скажи. У женщин в дорогих шмотках особый налет. От них веет популярностью в дорогих кругах. Мужикам ведь гордость, главное, свою потешить. Что им подцепить какую-нибудь дурочку с переулка? Плевое дело! Им подавай особенную, которой к ногам норковые шубы кидают. Ася, кстати, и о романе с Бобровым намекала. Тебе чего-нибудь известно?
— Нет. — Маша покачала головой. Хотела было рассказать, как Аське шуба досталась, но не стала. Зачем?
— У… — разочаровалась Женя.
— А что же за манок Ася нацепила?
— Ой, ну страшная вещь! — Девушка округлила глаза, — Она нам показала. Охренительный кулон. Такая штучка!