Когда заметил ее в обуви не по погоде, в пальто с чужого плеча. Нужно бы заняться Белоснежкой, узнать, откуда ее черти привели в «Караван».
А она смотрела на меня во все глаза, рот чуть приоткрылся. Щеки бледные, выглядела она нездоровой. Пялилась, ни шагу, ни слова, я видел, как взгляд ее спустился от моего лица ниже, к груди, а потом она глаза закрыла и осела.
— Эй, Белоснежка!
Девка в обморок грохнулась, и явно не от моей неземной красоты. Лежит рядом со своим ведром, волосы разметались, платье задралось. Беспомощная совсем. Сердце сжалось на мгновение от жалости, я поднял девчонку на руки и понес на диван.
Она лёгкой оказалась, не весила почти ничего. Губы аккуратные, сейчас бескровные, длинные светлые ресницы, кожа чистая, нежная.
Не бывает таких поломоек. Такими только принцессы из сказок рождаются. Белоснежными. Тонкокостными.
Я ее на диван пристроил, а сам пялюсь, как дурак. Провел рукой по ее ноге голой, без задней мысли. Хотя не скрою, тело на нее реагировало. Вчера ещё заметил, когда тряпку учил отжимать, а она ко мне прижималась доверчиво.
Белоснежка глаза распахнула, огромные, голубые.
— П-п-простите, Шерхан Имранович, — заикаясь, попятилась назад, упёрлась в спинку дивана. Даже не заметила, как меня назвала. Я ее за щиколотку поймал — не сбежит. Сегодня она не босиком была, в тех же туфлях.
— Ты беременная? Поэтому сюда устраиваться пришла? — спросил строго.
— Нет! — Белоснежка покраснела, на лице хоть какой-то цвет появился. Ногу не убрала из захвата, а я и не отпускал ее. Щиколотка узкая. Аристократка, мать ее. — Нет, я не беременная! Я…
Замолчала, я не торопил. А потом услышал в тишине урчание ее живота. Епрст, она с голодухи, что ли?
— А ты ела-то когда, Белоснежка?
— Вчера, — прошептала совсем тихо. Я на часы посмотрел: дело к ужину уже шло.
— Так, ясно все с тобой. Вставай, со мной пойдешь.
Я нехотя ее отпустил, к шкафу прошел, достал рубашку. Одевался, на нее не глядя, а потом кивнул, подзывая. Белоснежка голову опустила, но молча за мной пошла. Я закинул мобильник в карман, запер кабинет. Не оглядывался даже, знал, что она безропотно следом пойдет.
Вышел в зал, администратор ко мне сразу бросилась. Сама поглядывает на Белоснежку, еле сдерживается, чтобы вопросы лишние не задать. И правильно, вопросы тут я задаю.
— Почему у нас люди от голода в обморок падают? — наехал я на Анжелу, — у нас что, с едой проблемы? Или я недостаточно на это денег выделяю?
Та вздрогнула, испугалась. В глазах страх, голос почти дрожит:
— Имран Рамазанович, всех кормим! Я хоть сейчас…
Рукой махнул, останавливая поток ее болтовни.
— Анжела не виновата, — Белоснежка голос подала, защищая администратора.
— А с тобой я потом поговорю, — обрубил. Повернулся снова к Анжеле:
— Ужин на двоих пусть за мой стол подают. Пошли, Белоснежка.
Лица вытянулись у обеих, я усмехнулся только.
Мой стол находился недалеко от сцены, в вип-ложе, отгороженный от общего зала. Я отодвинул стул, приглашая Белоснежку рядом сесть. Прямо в форменном платье, разве что ведра с собой не прихватила. Она возле стола встала, и не решается все никак.
— Ну, мне тебя долго ждать? — не выдержал, добавил в голос стали. Белоснежка тут же шмыгнула за стол, ручки на коленях сложила с видом отличницы и замерла. Я сел напротив, на себя злился. Зачем девчонку с собой позвал, за один стол усадил, как ровню? Что я вообще в ней нашел?
Она на меня смотреть боялась, пялилась в стол. Когда ужин принесли, я за вилку взялся, а эта сидит, не шелохнувшись.
— Ну, тебе особое приглашение нужно что ли? Ешь давай.
Я ел, за ней наблюдая, раздражение не утихало. Белоснежка взяла вилку, нож, начала есть. Видно было, что голодная, но епрст, с каким видом! Царевной ела. Будто мне в полотерки подсунули особу царских кровей. Что она про меня думает? Что спустился с горного аула, что руками только есть умею?
— Очень вкусно, — аккуратно промокнув рот уголком салфетки, сказала Белоснежка, — большое спасибо, Имран Рамазанович.
Из ее уст собственное имя необычно звучало. Непривычно, как будто она его пропела.
А потом на сцену Лика вышла. И затянула старинный романс.
С Ликой я спал. Она здесь себя потому начальницей и чувствовала, самой главной, но дело свое знала: и в постели, и на сцене. Пела, глаза прикрыв, а потом меня заметила.