Она стояла в одном лифчике и трусах. Волосы влажные на кончиках, после душа. Заметила меня, вскрикнула, обхватывая себя руками и пытаясь закрыться, а я разглядывал ее жадно, дико даже.
Белье самое простое было, светлые трусики — а на них штопку видно, вдоль резинки. Стежки аккуратные, но нитка другого цвета, выделяется.
Я так в жизни ничего не разглядывал, как нитки эти.
Поднял на нее глаза, а она рот приоткрыла, сама не понимала, как дурманит этим жестом. Во мне кровь и без того кипела, а она своей открытостью и невинностью добила меня. Я шагнул к девчонке, ощущая себя окончательно с ума сошедшим:
— Не бойся, Белоснежка.
А дальше под порывом каким-то действовал. Опустился перед ней на колени и в плоский живот лицом упёрся.
Белоснежка точно дышать разучилась, замерла вся, а я наоборот, надышаться не мог. Запах чистоты, детского мыла и женщины, такой сногсшибательный, что я сквозь зубы выдохнул, едва себя сдерживая. И снова повторил:
— Не бойся.
А сам ее за бедра к себе ближе прижал. У нее мурашки по нежной коже побежали, тонкие волоски встали дыбом. Такая белоснежная, эта полотерка, мои руки на ее фоне казались черными. Грязными. Я-то знал, сколько на них крови и грязи на самом деле есть. И казалось, не просто я Белоснежку трогал сейчас, а невинного ангела пятнал или свою грязь сбросить хотел? Может, потому меня к ней и тянуло так жадно? Среди всего дерьма, в котором я плавал, не хватало именно света.
Когда она ужинала напротив меня, чувств своих не разобрать было. И любопытно за ней наблюдать, и раздражала — манерами, невинностью своей. Не наигранной, такое нельзя сыграть.
Она была совсем не такой, как все бабы в этом зале. Наша разница на контрасте чувствовалась особо остро.
Белоснежка отмерла, осторожно опустила одну ладонь мне на плечо, а второй по голове провела. Как детей жалеют, едва касаясь.
Я глаза закрыл, ее прикосновения будто самой души касались. Пробирало не по-детски, просто пипец. А я дышал все, жадно, еще жаднее, и пальцы сжимались сильнее, и ей уже больно должно было стать, а я все никак остановиться не мог. Казалось, отпущу сейчас и окончательно с ума сойду.
Только мне большего хотелось, эта жажда по телу разливалась, из самых глубин. Белоснежку потряхивать стало, и ее рука уже не гладила, она мне в плечи упиралась, пытаясь оттолкнуть.
Только я берегов уже не видел. Поднял лицо, с ее волос влажных холодная капля сорвалась, на мою разгоряченную кожу. Она боялась меня, Белоснежка, и правильно делала.
Я поднялся, теперь уже нависая над ней, вжал в стену. Руки сами скользили по ее телу, сопротивления не чувствовал, как бы она не старалась меня оттолкнуть. Коснулся резинки белья, в том месте, где оно было заштопано — стежки на ощупь отличались. Провел по ним пальцам, прежде чем собраться и резко сдернуть вниз.
Но не успел.
Завибрировал телефон в кармане, выдирая меня из нереальности обратно. Глянул на экран — Шамиль. С таким трудом от Белоснежки заставил себя отойти. И прежде чем ответить на звонок, сказал ей:
— А теперь беги, полотерка. Я не железный.
Глава 7. Лиза
Он все равно был похож на зверя. На тигра. Раненого. Его по-женски пожалеть хотелось, главное не забывать - такой и сожрать может, целиком, со всеми косточками. Такие, когда ранены, вдвойне опасны, они готовы на все.
Внутри меня все дрожит. Я хочу, чтобы он меня отпустил, и боюсь этого. Словно отпустит - умру. Непонятно, от чего, но умру непременно и тут же. Смотрю вниз, на его темноволосую голову, прижатую к моему животу, на руки, что стискивают мои бедра, и пытаюсь вспомнить, как заново дышать научиться. И руки эти… дядя меня тоже хватал. Он делал больно. Шерхан тоже сил не жалеет, но столько вложено в эти прикосновения, словно он тоже боится меня из рук выпустить.
А он «беги» сказал. Зарычал даже, как будто. Ушёл, а я стою - ноги трясутся. Внизу живота тянет непонятно и страшно, такого со мной никогда не было, объяснения этому я найти не могу. А ещё…нижнее белье. Оно было мокрым.
— Я умираю, - сказала я шёпотом. – Я простыла, когда бегала в туфлях по снегу и теперь умираю.
Потому что я не знала, как ходить к врачу. У нас был семейный доктор, которого я знала с пелёнок. Но и ему я бы постеснялась признаться в такой интимной проблеме.
А ещё - у меня не было запасных. У меня и дома была с этим беда, дядя не давал денег, да и не умела я сама покупать. Теперь со стыдом вспоминаю, как Шерхан касался штопки, которую я сама сделала…