При этом бордовые и золотые оттенки обивки и стен создают очень богатый вид. Впрочем, под стать тому, как живет Распутин. И ему самому.
Пока осматриваю комнату, наконец, собравшись поднять челюсть, он проходит к своему ноутбуку и что-то печатает, коротко просматривает бумаги.
– Иди в душ, – кидает он фразу и продолжает работать. И я спешу поскорее выполнить его требование, только чтобы перестать находиться к нему так близко. Смотреть на жесткое, словно высеченное из камня лицо и просто подумать.
Обо всем.
В первую очередь, о своем поступке. Глупом. Недальновидном. Если честно, просто мерзком.
В ванной аккуратно вешаю пиджак на крючок и стараюсь не обращать внимания, что она по размеру примерно с нашу квартиру в Усть – Горске.
Иду в душ и прикрываю глаза, пока по телу бьют холодные струи воды. Освежают, дают жару тела и тошноты от чужих прикосновений сойти на нет. Остается только легкое головокружение, но в сознании легче, словно прошел дождь в душный, знойный день.
Начинаю замерзать и тянусь сделать воду потеплее, как она вдруг становится почти горячей, и я, мало соображая, открываю глаза и вскрикиваю.
Прямо передо мной оказывается огромная покатая мужская грудь, усыпанная темными волосами, стрелой уходящими вниз… Матерь Божья.
Глава 23.
Меня парализует. Происходящее выбивает из колеи настолько, что хочется помотать головой. Проснуться. Понять, что это просто кошмар. Кошмар то, как он нависает надо мной, как ставит свои ручищи, увитые венами и каплями воды по обе стороны от моей головы.
В глаза непрерывно смотрит. И молчит. Лучше бы ругал, а не стоял так близко, щекотал вкусовые рецепторы своим обжигающим запахом. Мужчины. Животного. Распутства.
– Меня чуть не изнасиловали… – напоминаю я, хочу хоть немного унять бешенное сердце, освободить себе пространство. Но, кажется, этот мужчина проник в мою душу и сковал ее цепями. За три поразительные встречи.
– А кто в этом виноват? – опускает он взгляд ниже, на грудь и долго жарит на костре мои чувства. Вынуждает стоять, дрожать и задыхаться.
И я хочу опустить взгляд, но дико боюсь того, что там увижу. Поэтому смотрю на кадык, что опускается и поднимается столь же размеренно, как его широкая грудь, покрытая волосами, стрелой уходящими…
Очевидно, здесь взбудоражена только я.
– Нина, – зовет он меня, и я как перед священником начинаю оправдываться.
– Вы, вы были в том кафе… с женщиной. А вы… вы сказали, что я стану вашей женой.
– Именно поэтому ты пудрила мозги этому дебилу, зная, что не ляжешь с ним?
Такая точная формулировка унижала и заставляла стыдиться. Мне хотелось оттолкнуть его, убежать или хотя бы прикрыть глаза. Но разве он дал мне это сделать.
Берет за подбородок, снова заставляет смотреть в глаза.
– Нина… Моя жизнь подчиняется определенному графику и распорядку, а ты его сегодня нарушила.
– Помешала вам заняться любовью? – говорю гордо, пытаясь сдержать слезы обиды и дрожь возбуждения от одного его касания.
На мои слова Распутин кривится. Наверное, не понимает, что такое любовь.
Правила, распорядки. Я тут при чем.
– Меня это не касается.
– Касается. Касается настолько, что ты сделаешь то, что необходимо.
О чем он? О чем он говорит? Я должна заменить шлюху? Заняться с ним сексом, потому что это написано в расписании?
– Я не буду, – кричу я ему в лицо, но он легко толкает меня к стене и приближает лицо к моему.
– Сделаешь, хотя бы потому что сама этого хочешь.
Нет, нет, не хочу. Не хочу ведь?
Он свободной рукой касается моего лица, проводит большим пальцем по губам и тут же ведет линию вниз, к груди, которую чуть сжимает.
Касается дрожащей руки и тянет ее. Заставляет коснуться чего-то твердого и мокрого. Трубы?
Смотрю вниз и пораженно замираю.
– Не хочу.
– Двумя руками, Нина. Вперед-назад, пока не скажу, что кончил.
– Но я не хочу, – еле ворочаю языком, облизываю губы. Перед глазами туман, а в голове уже каша, но Распутина не волнует это.
Он кладет мне тяжелую руку на плечо и настойчиво давит, опускает на колени.
– На меня смотри, – требует он и я поднимаю глаза. Радуясь, что мне дана передышка. Потому что смотреть на то, что вздыблено у него между ног просто невозможно. Ладонью чувствую выпирающие вены и понимаю, что пальцами это не обхватить.
На глаза наворачиваются слезы от смешанных ощущений, но Распутин не дает мне опомниться. Цепляет вторую руку и тянет на помощь первой.