– Конечно, возьмем! – Это «да» далось мне просто. Я не могла дождаться, когда сообщу новость своей двенадцатилетней дочери Хелен. Она обожала нянчиться с малышами, а нам уже давно не выпадал такой шанс.
– Отлично! Когда приедете в больницу, подойдите на сестринский пост. Третий этаж.
Эллен знала нашу предысторию – что мы и раньше охотно воспитывали приемных малышей, в том числе и тех худышек, которые никак не могли набрать вес. Пьющие матери, матери-наркоманки… беременные, они пичкали себя всякой дрянью, и это тяжким бременем ложилось на детей. У нас и своих детишек было пятеро, трое все еще жили дома, так что приемные малыши были в прямом смысле окутаны нашей любовью. Моей Сэди было пятнадцать, Чарльзу – десять, и оба они, как и Хелен, во-первых, отличались чуткостью, а во-вторых, уже приобрели немалый опыт в уходе за детьми, а я гордилась тем, как мои родные дети заботятся о подопечных. (Наша старшая, Элизабет, училась в Техасе, в колледже при Техасском университете А&М, а Джейсон, старший сын, служил на базе ВВС США в Германии.)
Через пару часов, когда я управилась с домашними делами и все пообедали, мы с Хелен отправились в Каспер – минут двадцать пять, если на машине.
В больнице Хелен рванула к лифту, и едва двери успели открыться, метнулась к панели приказа: «Какой этаж?» Ее пальцы замерли у самых кнопок: казалось, она готова нажать их все сразу, если это поможет нам быстрее подняться к малышке. Меня тоже охватило радостное волнение – но к нему примешивалась и тревога. Как повлияли наркотики на организм малышки? Как нам о ней заботиться?
Да что этот лифт ползет как черепаха?
Наконец двери открылись.
У поста нас встретила медсестра.
– А мы вас ждем. Пойдемте, мы дадим вам все необходимое, чтобы увезти ребенка домой.
В детской палате, в люльке под теплыми лампами, лежала крошечная девочка, завернутая в детское хлопковое одеяльце в белую и бледно-зеленую полоску. Хелен взвизгнула, увидев розовый бантик в черных кучеряшках, слегка изобразила вигл-дэнс и погладила лобик ребенка.
Медсестра рассмеялась.
– Скоро будет у вас, баюкайте сколько душа пожелает. Ей если что сейчас и нужно, так это ласка да любовь.
Она вручила мне кипу памяток и бланков и забрала у меня водительские права – сделать копию. Бумаги я заполнила быстро.
– Она прелесть, но имейте в виду, – медсестра посерьезнела, – наркотики так просто не отпускают. Последствия будут еще несколько дней, а может, и недель.
– Насколько тяжелые у нее симптомы? – спросила я.
– Дрожит временами. Плачет без удержу, но в таких случаях лучше дать ей успокоиться самой. Запеленайте в одеяльце, прижмите к себе и держите. Ей, кажется, помогает укачивание, пение и ласковые слова.
– Это мы сможем, – пообещала я.
Хелен кивнула так, словно брала на себя личную ответственность за выполнение всех указаний. В этот момент в палату вошла еще одна медсестра.
– Мать ребенка хотела бы познакомиться с вами, – сообщила она.
– Не хотите – не нужно, – вмешалась первая медсестра. – Если что, мы ей сами все скажем.
– Нет, я схожу. Можно к ней сейчас?
Хелен была только рада остаться с малышкой.
Я прошла вслед за медсестрой в больничную палату, где молодая кудрявая брюнетка с матово-бледным лицом пила газировку из банки, лежа на больничной койке.
При виде меня она поставила банку на поднос и попыталась сесть: стиснула зубы, зажмурилась и оперлась на спинку кровати. По ее лицу я поняла, что после кесарева ноют швы, и ей безумно больно.
Я встала у изножья кровати.
– Привет, я Дебра. На время я беру вашу малышку под опеку. У вас такая красивая дочь!
– Спасибо, – отрывисто бросила она и отвела взгляд. – Я пару-тройку недель поживу у родителей. Молоко буду сцеживать и ставить в заморозку. Вы согласитесь приезжать за ним? – Она взглянула на меня и сразу же отвернулась снова. – Мне бы очень хотелось, чтобы ей доставалось мое молоко.
Я видела, как трудно ей смотреть мне в глаза. Она, вероятно, видела во мне часть системы, отнимающей ее ребенка, – так часто реагируют родные матери, когда УДС решает отдать ребенка в приемную семью. На ее месте я бы чувствовала себя ужасно.
– Я поговорю с сотрудником Управления и выясню, возможно ли это, – я улыбнулась, надеясь убедить ее, что я не враг. – Как ее зовут?
– Элли, – кровь слегка прилила к ее лицу, и мать опустила голову. Ее прежнее раздражение исчезло. На простыне, укрывшей колени, оставались следы ее слез.
«Да, нелегко ей, – мелькнула мысль. – Только родила, вроде отмучилась, а тут уже и дочку отдают неведомо кому».