Рыжая взяла у меня трубку и объяснила, где находится площадка фестиваля и как нас тут найти.
Обстановка в шатре изменилась. Люди продолжали паковать вещи, но притихли и отводили глаза, как будто присутствовали при несчастном случае, который старались не замечать. Ноги у меня задрожали, и я рухнула на стул, который принес Дэйв. Рыжая села на соседний. Она заметно подобрела.
– Едут, – сказала она.
Вечером на поле не осталось людей, но догадаться об этом можно было только по наступившей тишине. Туман захватил все, и его белую толщу прорезали только фонари полицейских. Их, по-моему, приехало не так уж много. Нужно бы, чтобы прибыло целое подразделение, большой отряд полиции.
Иногда полицейские автомобили включали фары, и когда они разрезали туман, в нем появлялись голубые трещины. Окружающее напоминало сон. Возникло странное чувство, будто находишься под водой или в гигантском сосуде с густым клеем, и казалось – если туман рассеется, мы увидим ее: стоит посреди черного поля, замерев от страха, а на красном пальто – капельки воды. Еще казалось, что это какой-то фильм и мы – персонажи в нем, а туман служит экраном и на нем не хватает только вспышки красного пальто.
– Я лучше поеду домой.
Успокаивающие голоса вокруг меня. Три или четыре голоса сразу, готовых усмирить мое отчаяние. Направить события по нужному руслу.
Мне было трудно стоять прямо, и я оперлась коленом о стул.
– Я должна поехать домой. Вдруг она там. А у нее нет ключа. Она не может войти в дом.
Теперь только один успокаивающий голос. Он принадлежал высокому худому человеку с рыжеватыми волосами, который приехал битых полчаса тому назад и теперь, похоже, тут всем заправлял. Как его зовут? Голова мне отказывала. Детектив… как его… Энди.
– Мы вот как поступим, Бет. Мы вот что сделаем. Мы пошлем кого-нибудь к вам домой. Вы дадите нам ключи, и мы пошлем человека. А еще лучше будет, если вы скажете, где можно найти фотографию Кармел, вот так будет лучше всего, правда, Бет?
Он улыбался ободряюще, словно ему в голову пришел блестящий план и он предлагал разделить с ним его. В слабом свете его лицо казалось восковым – может, сейчас оно растает, а я проснусь, как от удара, и испытаю облегчение. Но вместо этого волна ужаса опять накрыла меня.
– Пожалуйста, ну пожалуйста, найдите ее. Умоляю, – слышала я свой лепет. Я посмотрела на часы: прошло четыре с половиной часа. Но он снова что-то толкует про фотографии:
– Недавние снимки. Самые свежие, какие есть. Мы отвезем вас домой, но по дороге заедем в участок и напишем подробное заявление.
– О нет, нет. – Я вдруг испугалась при мысли, что придется покинуть это поле. Приехать вдвоем, а уехать одной – это значит признать факт, что она исчезла.
– Бет, я хочу, чтобы вы помнили, – его светло-карие глаза с редкими ресницами пристально посмотрели в мои, – вы должны помнить, что вы не одна. Вон нас сколько, – и он показал широким жестом за спину, туда, где виднелись фонари, слышались голоса в тумане, голубые фары прочесывали воздух. – Мы все с вами и все за вас.
Я отдала ключи и позволила отвести себя в полицейскую машину. Энди поддерживал меня под руку и нес фонарь, чтобы подсветить нам путь. Свет выхватывал какие-то фрагменты: усыпанную мусором слякоть под ногами, пустые хлопающие шатры – праздник превратился в гигантскую помойку. Теперь предстояло разобрать все эти конструкции, и у входа скучились рабочие, они курили и переминались с ноги на ногу. Подойдя ближе, я увидела оранжевые огоньки сигарет и услышала смех, который оборвался со словами:
– Тсс, тише. Это мать, она идет сюда.
В нашей жизни чужое несчастье вызывает либо нежелание замечать его, либо жгучий интерес. Одни опустили глаза, а другие внимательно разглядывали меня, пока я шла мимо. Рабочий в фетровой шляпе сказал с польским акцентом:
– Господь с вами, женщина, с вами и с вашей дочкой. Я молюсь Деве Марии…
Наконец-то я на заднем сиденье машины. Энди сел рядом, на лицо его легли синие и красные отсветы автомобильных фар.
– Постарайтесь взять себя в руки, – сказал он очень тихо и спокойно. – Дети иногда уходят от родителей и теряются.
– Она не могла так поступить. Не могла уйти от меня. Так надолго.
На поворотах его прижимало ко мне. Он повернулся и улыбнулся:
– Разве это не значит, что все будет хорошо?
Но ничего хорошего не было. В полицейском участке стало окончательно ясно, что все очень плохо. Банальности, которые изрекал Энди, были лишь уловкой, чтобы погасить мою истерику. Я увидела, что они намерены привести в действие какой-то план. Они понимали… они понимали, что умная симпатичная девочка восьми лет не просто заблудилась. И не вернется сама. Они же ничего не знали про те случаи, которые бывали раньше. И я не хотела им рассказывать. В полицейском участке оказалось еще больше глаз, они смотрели на меня со страхом, жалостью, укором, смущением: женщина, которая сидела за конторкой, мужчина, который отпирал комнату для допросов, женщина, которая вела меня по залитому флуоресцирующим светом коридору. К исполнению служебных обязанностей она приступила после того, как старательно накрасила глаза перед зеркалом в туалете. И я заметила две бирюзовые вспышки, прежде чем она опустила веки и уставилась в пол.