Сон сморил меня только под утро, пришел урывками, наполненный беспокойными образами и лживыми иллюзиями, подсовывая моему раздробленному сознанию слишком жестокие картинки, мол «на, полюбуйся, все это было, а теперь нет».
И новые потоки слез, опостылевшие, не приносящие, ни облегчения, ни даже блаженной парализующей пустоты, загоняли меня в угол.
С опаской вышла за дверь, боясь наткнуться на родителей. Никого. Хоть на этом спасибо! Трясущимися руками привела себя в порядок, прошла на кухню, заварила зеленый чай, еще раз проревелась, сидя за столом, да обреченно потопала обратно в свою комнату. Лежать, притвориться дохлой и постараться ни о чем не думать, может быть тогда мне станет хоть капельку легче…Но нет, минуты медленно ползли и складывались в часы, но ничего не менялось — я была все там же — в аду.
Заметалась по комнате, потом в оцепенении замерла у окна и невидящим взглядом уставилась на подаренного мне медведя. Он тоже смеялся надо мной, смотрел двумя черными глазами-бусинами и поражался моей глупости и наивности.
«Так же и я теперь весь твой»
Лжец! Чертов лжец!
И окунувшись в свои душевные страдания и терзания, я лишь краешком сознания осознала, что входная дверь открылась и родители вошли в квартиру. Только бы сюда не вломились, только не это.
Несколько секунд и вот уже я слышу, как повернулась ручка на двери моей комнаты. Черт, надо было запереть на ключ. Вздохнула, но не оглянулась, если мать увидит мое лицо, то сразу поймет, что я на дне.
— Агата, — его хриплый голос бьет по мозгам, и я вздрагиваю, зажмуриваясь и со всей силы прикусывая кулак, чтобы опять не завыть в голос.
Это галлюцинация! Вот и все, вот и все…
— Пожалуйста, выслушай меня, — но это снова он, не сон и не иллюзия.
Подбородок тут же жалобно задрожал, а в глазах скопилась ненавистная влага и ком, размером с целую галактику встал в горле, не давая возможности нормально дышать. Боже, зачем он пришел? Кто его пустил? Как заставить себя держать лицо, чтобы не кинуться ему в ноги, умоляя сказать, чем я заслужила подобную злую и жестокую шутку?
— Уходи, — выдавила я из себя, упорно стоя к нему спиной и упираясь рукой в рабочий стол.
— Я докажу тебе, что это писал не я, — и я горько усмехаюсь, качая головой. Нет, этот парень реально думает, что я непроходимая тупица.
Давай, Агата, ты сильная! Ты сможешь!
И я поворачиваюсь к нему, и тут же получаю слишком болезненный ментальный удар под дых. Да уж, я слишком самоуверенная, но поворачивать назад уже поздно, хотя меня форменно выворачивает наизнанку только от одного его вида, от сильной, мускулистой, татуированной фигуры, стоящей в дверях, от стальных, усталых, красных глаз, что смотрят на меня слишком въедливо. Актер, актерище, ни дать ни взять…
— Доказательства? Мне они не нужны, можешь ими подтереться. Я все видела собственными глазами в твоем крутом навороченном телефоне, что можно разблокировать только твоим лицом или шестизначным сложным паролем. В топку все, Демид, — и я быстро отерла слезинку, что предательски скатилась по щеке.
Выше нос, Агата! И не обращай внимание на его понурый вид, на его тяжелый вздох и то, как он, казалось бы, в панике лохматит свою шевелюру.
— Ладно, ладно…раз доказательства тебе не нужны, то вот тебе мое слово. Я клянусь, Агата, я не врал тебе!
И после этих слов тетива моего отчаяния все-таки лопается, и я со всей силы впадаю в блаженную ярость.
— Катись ты в ад, Демид! Что тебе еще нужно от меня? Что? Ты все забрал! Все! Мое сердце, мою душу, мое тело! Вот тебе еще мое «браво» и куча оваций. Забирай все, только уходи! Ты выиграл, победил! Все, что хочешь для тебя, только проваливай из моей жизни и дверь закрой с обратной стороны, — и слезы уже беспрерывным потоком текли из глаз.
— Я люблю тебя, — и он делает шаг в мою сторону, умоляюще протягивая руку, — прошу, не делай этого с нами!
Нечестный ход и самые желанные слова на свете выстреливают в меня в упор — без шансов на спасение. И рыдание душит меня слишком сильно, и почти срывается с губ. О, Боже!
— А я нет! — припечатываю я его этой отвратительной ложью, — Убирайся! — кричу я ему и зажимаю уши руками, — Катись к своей Кариночке!
— Если бы я хотел, то давно уже был там. Но я здесь, рядом с тобой, Агата! Включи мозги! — он еще смеет злиться на меня.
— Я не верю тебе. Ни единому твоему слову, — жестко припечатываю я и судорожно вздыхаю.
— Твою мать! — неожиданно орет Громов и сжимает кулаки, а потом стискивает переносицу двумя пальцами и шумно выдыхает, — Хорошо! Хорошо, Агата, будь по-твоему. И знаешь, может оно и к лучшему, черт возьми. Зато теперь я хотя бы в курсе, что ты меня ни во что не ставишь. Все, что было, между нами, все, что мы прошли и пережили, каждое мое слово ты обесценила, поверив на слово, по сути, постороннему человеку.