– Завтра выходной.
– У меня дела.
– Какие?
– Разные.
– Что, трудно сказать? – заводится Ма. – Прямо как твой папаша! Шляетесь не пойми где, а передо мной отчитываться не надо! Так, да? Я тебя спрашиваю!
Отвечать не обязательно, ей это не нужно. Укладываюсь, закрываю глаза и стараюсь не слышать бубнёж про гада-отца и мою неблагодарность. Мне всё равно, я не умею обижаться. И ничего не боюсь. Самое худшее уже случилось: я здесь, и я – это я. Намного легче, когда я становлюсь – мы.
6
Мы танцуем на крыше ночью, шатаемся без дела днём, а по утрам собираем бутылки. Это не развлечение, у нас есть цель.
Я, Спринга и Каша бродим в скверах и подворотнях, осматриваем остановки, набиваем большую спортивную сумку стеклянным золотом. Иногда сталкиваемся с бомжами, но нас это не смущает. Кто первый нашёл, тот и взял, таков закон джунглей. Стрематься глупо, деньги лежат под ногами и, как известно, не пахнут. Хотя эти очень даже пахнут. Ну и ладно.
Бомжи не просто пахнут, они воняют до рези в глазах. Если такой не стремится увести у нас тару, а валяется грязным кулем в кустах, ни за что к нему не подойду. И Спринга обойдёт десятой дорогой. Но Каша всякий раз подлезает, расталкивает и предлагает помощь.
– Дай сто грамм, нутро горит, похмелиться надо, – сипит очередной оборванец.
– Нету у меня. Может, вам скорую вызвать? – дружелюбно улыбается Каша. Его щекастое сдобное лицо становится до невозможности простодушным, но глаза всё равно беспокойные, жёсткие.
Бомжу плевать на Кашины глаза и резоны. Он продолжает клянчить:
– Хоть глоток дай, будь человеком.
– Нету, говорю.
– А чё ты меня тогда будил?
– Спросить. Помощь нужна?
– Иди ты… спаситель, блин.
Каша горестно качает головой и топает дальше. После обеда он отволочёт бутылки на пивзавод, где сладостный аромат солода перебивает шершавый запах опадающей листвы. Там пустая тара волшебным образом превратится в купюры, которые станут билетами на концерт. Недостающую сумму я потяну из сумочки Ма. Это впервые, может, и не заметит.
В прошлый раз обошлись без билетов, влезли в здание цирка через узкое окошко, что в пристройке. Прокрались в темноте между шумно дышащими, чавкающими, шуршащими звериными клетками, пропитываясь тяжёлой животной вонью, сломали расшатанную задвижку на двери и выбрались-таки в холл. Теперь заветное окно надёжно забрано решёткой, а другого пути в обход контроля мы не нашли. Поэтому пойдём как все, через главный вход.
В день концерта наши подкатывают к цирку пенистыми волнами и вливаются в стеклянные двери ярким голосящим потоком. Подозрительные личности предлагают дешёвые флаеры, почти не стесняясь ментов, а те с каменными лицами пасутся неподалёку. Мы для них – мусор, клоуны, – так они говорят. Но сегодня мы в своём праве.
Тётки на входе по-сорочьи выхватывают билеты, стараясь не прикасаться к рукам, украшенным татуировками, браслетами, перчатками с обрезанными пальцами, затейливыми перстнями и чёрным маникюром. Они боятся нас и поэтому смотрят угрюмо. Мы широко ухмыляемся в ответ, заполняем холл и движемся, течём звенящей толпой. Нас – сотни, мы – одно.
На круглой арене выставлен и отстроен аппарат, в воздухе висит ровный гул возбуждённых голосов, переходящий в радостный вопль при появлении музыкантов. Они берут с места в карьер, первыми же мощными аккордами сотрясая стены. Каждая песня всё сильнее сжимает нас в тугую пружину. Солист трясёт гривой потных волос, гитаристы ходят кругами, высоко задирая грифы, их пальцы бегают по струнам с огромной скоростью, от барабанщика вот-вот повалит дым.
Мы продираемся к невысокому бортику арены, туда, где колышется разгорячённая толпа. Могучий Каша раздвигает джинсово-кожаные спины, прокладывая путь. Множество глоток выкрикивают слова, и мы вопим с ними. Кода, сумасшедшая барабанная дробь, последняя звенящая нота. Я стиснута между Буддой и Джимом. Я – бенгальский огонь, я – центр вселенной. Я не чувствую времени.
Зал ревёт и успокаивается лишь с началом новой песни. Теперь софиты не взрываются красным, они медленно гаснут, и лишь несколько острых лучей плывут во мраке, высвечивая притихшие лица. Щёлкают зажигалки, в дымном воздухе особенно нежно звучит акустическая гитара.
– Пойдём потанцуем, – говорит Джим.
Я оглядываюсь на Будду:
– Джим зовёт танцевать.
Тот лишь слегка пожимает плечами. Джим тащит меня вперёд, его чёрные глаза мерцают, когда он оборачивается. Я не успеваю подумать и вообще что-то понять. Пара шагов, бортик арены, и вот мы стоим рядом с музыкантами. Наши кричат, хлопают, свистят. Джим кладёт ладони мне на талию, они обдают жаром. Я обнимаю его за плечи, и мы медленно кружимся.