И оттого, что тревога за Москву спала, стала еще сильней болеть душа за семью, Симу и детей, которым он ничем помочь не может.
У заставы у него опять спросили документы. Он вытащил их вместе с накладной и вспомнил, как отоваривался пшеном, разгонял грабителей.
— Эй, младшой, — спросил возвращавшего ему бумагу дежурного, — что позавчера за важное сообщение передать грозились?
— Какое? — недоуменно поглядел на него младший лейтенант.
— Ну, такое… С утра обещались, а потом, вроде, отложили…
— А! Мура… — засмеялся дежурный. — Про то, как теперь работают эти самые, ну, бани-парикмахерские, в общем, мыться-стричься. — И он провел ладонью по своим молодым красным щекам, как бы приглашая небритого капитана потрогать свои.
— В госпитале побреют, а то и обмоют, — ответил Гаврилов, махнул рукой и поехал дальше. Он чувствовал, что температура в нем уже перевалила за сорок.
1968