— Не стесняйся. Я добрая, — веселилась Санька. — Если замерзнешь, пожалуйста. И сразу действуй, а не жмись, как карманщик. Дело житейское.
— Да ну тебя, — буркнул Гошка, не зная — то ли обижаться, то ли смеяться со всеми. Складная Санюра ему нравилась.
— Он к Ринке наметился, — сказала Ганя. — Ты для него «широка страна моя родная». Ему деликатного надо, вумствен-ного…
Поезд меж тем выскочил из Москвы. Сирен не было слышно, только дружно хлопали зенитки.
— Ого дают! — сказал Гошка.
— Да ну их! Насмотришься еще, — сказала Санька.
— Авиации у нас маловато, — вздохнула женщина, крайняя на Ганиной лавке. — С земли стрелять — это как мертвому капли…
— Капли! Ничего себе капли, — рассердился Гошка, — с одного осколка — нет самолета. Особенно если в бензобак.
— Воробью в глаз, — ответил сверху голос поглуше. — Где в его попадешь? Он на месте не ждет.
— Стреляют заградительными, — хрипло, будто ей сжали горло, объяснила Лия.
— А, ну тогда другое дело, — отозвались сверху. — Заградительными я понимаю. У меня племяшка в зенитных. Приезжала на той неделе. Говорит, один снаряд по деньгам — пара хромовых сапог. Слышишь? Вон уже три «Скорохода» в небо пустили.
— А ты не жалей! Мы богатые, — сказала Санька и сунула под лавку ноги в мужских латаных башмаках.
Все засмеялись.
— Не, может одну хромовую, — рассудила Ганя. — Это ж убийство. У меня двоих ребят, тоже племяшей, забрали, так ботинки выдали и к ним бинты толстые. А сапог, ответили, нету…
— На твоих и лаптей жалко, — сказал Гошка.
— У, паразит! Санька! Хайлу ему заткни! — заныла Ганя. — Лаптей!.. Они не жмутся, как ты. Всех девок на Икше попортили.
— Вояки! — хохотнул Гошка.
— У немцев большая сила, — сказали с полки над Ганей. — Что им твоими зенитными сапогами сделаешь? Они с умом воюют.
— Чего мелешь? — отозвались с полки напротив.
— Ничего. Мелю, значит, знаю. А ты рта не затыкай. Сама видишь, куда едем…
— Куда-куда… Военная тайна — куда…
— Тайна? Не в Берлин. Сто верст — не дальше.
— Версты?! Не в верстах дело! Дурни твои немцы. Их обмануть — раз плюнуть.
— Поплюйся-поплюйся, подруга. Христом богом прошу, — под общий смех сказала Санька.
— Да не в том дело, — повторил тот же голос. — Они дурные. Их обмануть легко. У нас беженцы два дня жили. Немцы, рассказывали, глупые. Обдурить их — пара пустяков. И украсть у них завсегда украдешь.
— Так чего ж бежали? — съехидничал Гошка.
— Ты, сопливый, молчи. Бежали, потому что советские. Кому охота под врагом жить? Это другое дело. А я о том, что немцы дурные. Их перехитрить можно. Паренек у беженцев, сын. Так каску украл, наган или винтовку короткую и еще две плитки шоколада. И ничего — отвертелся, поверили. А дочка у них, такая из себя подходящая, офицер сильничать хотел, сказала, что сифилис, и не стал — поверил. А один немец молоко пил, так за кринку две конфеты дал. И еще платить деньгами хотел, когда старуха нательное простирнула.
— А чего ж сбегли? — спросила Ганя. — Может, евреи?
— Да никакие не евреи. Просто советские. Я говорю, немца всегда обдурить можно. Он только вперед глядит, а сбоку у него глаз нету — одни уши, а они по-нашему не кумекают…
— Ну и не бегли бы, — сказала Ганя.
— Пораженка! — разозлился Гошка. — С такими не победишь.
— Заткнись, погань!
— От погани слышу. Вон как уловителями повела. У Рыжовых тащила, теперь у немцев надеешься.
— У, подлюка! — взвилась Ганя. — Да я тебе…
— Не волнуйся, тетка, — вмешалась Санюра. — Немцам ты не потребуешься. Они чистых любят. А ты, небось, с Рождества в бане не была?
— А ты мне спину не терла.
— Нет, — согласилась Санька. — Я в детсаду малолеток купаю. А таких, как ты, обмывают в морге.
— Съела?! — захохотал Гошка.
«Как им не стыдно, — подумала Лия. — Ведь они — хорошие. В каждом что-то настоящее есть. Даже в тете Гане. Как она вчера со всеми пела! Даже в самых плохих есть мужество и самоотверженность. Надо только открыть это во всех. Тогда победим. И не надо ссориться. Нужны хорошие организаторы. Марья Ивановна — она хорошая. Но она не может увлечь. Она для приказов. Надо душевную, такую, как Санюра. Вот из Санюры вышел бы организатор! Если б я умела так разговаривать с людьми. Но я не могу. Я некрасивая и неловкая. Меня слушать не будут».
— Не грусти, касатка, — сказали Гане сверху. — Вымоешься, бант повяжешь и неси поднос. Немцы лапать не будут. Только мяса у них не тащи. Они жирное любят.
— Да чего вы на меня? Да у меня племяши на фронте! — заплакала Ганя.