И он зарыл тот порошок
Так глубоко, как только смог.
После песен Лернера другие пластинки показались мне пресными. Вскоре я почувствовал, что меня клонит в сон, однако времени поспать уже не оставалось. Часы показывали тридцать пять первого.
Зазвонил телефон.
— Извини, Фрэнк, — услышал я голос Гарри, — лучше бы тебе подъехать.
— Понял, — сказал я. — Она отключилась.
— Нет, отключаться она, похоже, не собирается. Но… как бы это сказать… В общем, боюсь, она затеет скандал с одной парочкой. У неё такое агрессивное настроение. В данную минуту она в сортире, поэтому я тебе и звоню.
— Выезжаю, — сказал я. — Спасибо, Гарри.
Я надел пиджак и вышел из дома. Прежде чем сесть в машину, я глянул на луну. Сейчас она казалась чуть больше и круглее, чем пару часов назад. Наверно оттого что передвинулась из зенита ближе к горизонту. Почему-то перед моим мысленным взором возникло мягкое, льстивое, улыбчивое лицо Джона Медли. Может быть, я одержим навязчивой идеей?
4. Джон Медли
Как часто бывает во сне, какая-то часть моего мозга сознает, что это сновидение, но проку от такого сознания нет. Страшный сон продолжается, возможно, он длится всего мгновение, но это мгновение кажется вечностью.
Диерда, Диерда, возлюбленная моя! Всегда, всегда Диерда!
Боже, я молюсь, чтобы душа её обреталась в мире и покое. Она с Тобой. Сделай так, чтобы она обрела покой и в моих снах. Разве я ревностно не служил Тебе, не являлся твоим орудием в мирских делах, когда Ты призывал меня. Через меня Ты творишь милосердие. Когда же, о Господи, коснется и меня Твоя милосердная длань? Если по мысли Твоей время моего земного существования ещё не завершилось, спаси меня от этих снов, этих исчадий ада, терзающих меня по ночам. Сколько раз дьявол будет заставлять меня снова и снова убивать Диерду? Как долго Ты позволишь ему издеваться над рабом Твоим?
Сегодня ночью мое оружие — пистолет. Я поднес его к её затылку, когда она, ни о чем не подозревая, смотрела в окно. Я нажал на спусковой крючок, и меня оглушил звук выстрела. Я увидел крошечное отверстие в её голове, куда вошла пуля. Но она продолжала стоять.
Потом обернулась, и я увидел, что у неё снесено лицо. Теперь оно — кровавый овал с глазами, один из которых смотрел на меня, а другой — невероятно, невозможно, ужасно! — болтался на ниточке. Ее безгубый рот был открыт, из него неслись дикие, животные вопли.
Я знал, что это сон, что реальность не такова, но мне казалось, что кошмар продолжается вечно.
Спасибо тебе, Господи, что всё оказалось плодом моего больного воображения. Сон исчез. Диерда исчезла…
Лежа в постели с открытыми глазами, я слышал, как часы в гостиной пробили один раз. Который час? Половина, но какого именно часа? А впрочем, какое значение имело для меня время? Возможно, удар означал час ночи, но мне думалось, что это не так.
После одиночного боя часов я обычно включаю свет, хотя иногда лежу в темноте, ожидая следующего получаса. Сегодня я свет не зажег — не исключено, что полицейские, хотя, по всей видимости, они ни о чем не догадываются, наблюдают за домом. Заметив, что я лежу без сна, они могут подумать, что причиной бессонницы является чувство вины или страх. В действительности же я не вижу вины в том, что убил Курта Стиффлера.
Я совершенно уверен, что полиция не может серьезно подозревать меня в убийстве этого парня. Но чтобы у них не зародилось и тени сомнения, чтобы они не докучали мне расспросами, сегодня ночью в моей спальне свет не горел.
Чтобы скоротать время, я начал мысленно перебирать события, произошедшие во вторник вечером.
Я не допустил ни одной оплошности, не оставил никаких следов. Не считая, конечно, того факта, что труп лежал у меня на заднем дворике. Однако само по себе это обстоятельство при полном отсутствии других улик могло говорить лишь в пользу моей невиновности. Неужели, спросят они себя, убийца оставил тело жертвы возле дома, когда мог без хлопот перевезти его в другое место? Не забывайте, в его распоряжении была целая ночь! И действительно, почему я оставил покойника у себя? Что заставило меня изменить первоначальное намерение погрузить тело в машину и сбросить где-нибудь возле железнодорожной насыпи? Странно, но данное обстоятельство вспоминается мне словно сквозь пелену тумана, и ответить на этот вопрос я не могу. Да, к сожалению, не могу. Остальные мои рассуждения и поступки сохранились у меня в памяти очень четко.
Никто не видел, как я входил в убогий дом, где он жил. Я никого не встретил ни в вестибюле, ни на лестнице. Ни одна живая душа не появилась поблизости, когда я стучал в дверь его квартиры. Свидетелей нашего разговора не было. Так же безлюдно было вокруг, когда несколькими минутами позже мы уходили из дома. А в этой грязной, жалкой, крохотной квартире, где проживало пять человек, я не оставил следов своего присутствия. Ни единого отпечатка пальца. Я не прикоснулся ни к одному предмету, не считая, конечно, руки Стиффлера, которую пожал при встрече. Возможно, кто-то видел, как мы прошли небольшое расстояние до того места, где я оставил свой автомобиль, но опознать меня или дать хотя бы примерное описание моей внешности не мог никто. В этом я не сомневался.