Тетки с мощным задом в камере не оказалось, так же как и бомжихи, вместе с которой пропала и Наташина куртка. На их нарах оказались две другие бабы, с сильно испитыми физиономиями. Новые сокамерницы даже ужина не дождались, рухнули на свои койки и захрапели. Цыганка косилась на Наташу так, словно размышляла, на что ее еще можно развести, но за остаток вечера так ни разу и не сказала ей ни слова. Это было вполне объяснимо. В камере появились новые жертвы, вокруг которых она кружила словно стервятник над падалью, высматривая лакомые куски.
Без бомжихи, утащившей куртку, дышать стало легче. Вонь, заполонившая камеру до потолка, медленно опадала, а, может, Наташа просто привыкла, но тошнило ее явно меньше. После первой бессонной ночи она, измученная и несчастная, смогла немного подремать, свернувшись калачиком на своей шконке. Засыпая, она то и дело прокручивала произошедшие события, возненавидев и Шершня, и Упыря, и даже Мишу за свое бедственное положение. Но больше всего, она ненавидела несчастного ребенка с головой гидроцефала. Ну почему он не сдох раньше? Почему из всех детей ей всучили именно его?
Не спать было страшно. Спать еще страшнее.
В коротких снах ей снова виделся ребенок, лежащий на серой подъездной лестнице, и какая-то голая бабища с жирными целлюлитными ногами, которая мыла пол грязной тряпкой в опасной близости от тельца младенца. Ребенок, страшный, синий, тянул кверху ручонки и вроде бы плакал, открывая беззубый рот в полной тишине. Наташа просыпалась в холодном поту, задыхаясь от недостатка воздуха. Забитый кровью нос не давал нормально дышать. Откатившись к стене, Наташа все ждала: вот сейчас кто-нибудь проснется и нападет на нее, просто так, без повода, чтобы добить.
Ночью никто так и не напал. А на следующий день разразилась катастрофа.
Прибывший адвокат был опечален настолько, что даже его холеное лицо сползло вниз. Увидев это, Наташа почуяла недоброе.
— Беда у нас, Наташенька, — скорбно сказал Виталий Андреевич. — Даже не знаю, что делать. Вы курите, курите, тут, знаете ли, без этого никак. Я тоже закурю, если позволите…
— Что случилось? — немеющими от ужаса губами спросила она. Виталий Андреевич с треском разодрал слюдяную упаковку, вытащил из пачки две сигаретки, одну протянул ей, а вторую прикурил сам. С дамской сигаретой в зубах он выглядел нелепо, но от волнения явно не обращал на это внимание.
— Я думал, что у следствия доказательств нет. Ведь повелся, как дурак, на ту версию ваших приключений, что была выложена в сети. А оказалось, что за вашими выступлениями следили давно и тщательно. Вот, полюбуйтесь…
Он вытащил из портфеля планшетный компьютер и, дождавшись, когда тот загрузится, подвинул Наташе.
— Смотрите…
Наташа смотрела, чувствуя, как холодеют ее пальцы.
Первой на мониторе пошла запись ее выходки у розового дома, где она, в маске из колготок, оголила грудь. Видимо тот пакостный оператор с телевидения успел поймать момент, когда колготки еще не закрывали лица. Лицо промелькнуло крупным планом, а следом, на общем, можно было разглядеть, как она натягивает капрон на лицо.
— А потом вот это, — горестно сказал Виталий Андреевич.
Сцена. Манежная площадь. Наташа стоит у ступенек и нервно озирается по сторонам. Изображение скверное, скачет, словно камера оказалась в руках у алкоголика, но лицо видно отчетливо. Вот к Наташе подходит Миша, хотя лица не видно и его можно узнать лишь по волосам, отдает гитару, протягивает яркий ком детских колготок. Наташа натягивает их на лицо и взбирается на сцену. Следующий ракурс: под ее пение в полицейских летят бутылки с горючей смесью.
— И песня-то знаменитая. Вы с ней так ярко выступили на конкурсе, что устроители до сих пор в шоке, — заметил Виталий Андреевич.
Видео с шоу «Народный герой» продемонстрировало, как Наташа, исполнив ту же песню, ругается с членами жюри, а потом дерется с охраной. Мелькнуло ошеломленное лицо Черского, перепуганные глазищи Алмазова.
— И теперь вот это, последнее, из Дома малютки… Видимо, произошла утечка, иначе я не могу это объяснить, но рабочие кадры тоже попали в сеть…
Смотреть на это Наташа уже не хотела. Опустив голову на сложенные руки, она разрыдалась, а из компьютера доносились веселые голоса, распевающие ее песню.
— Наташа, посмотрите на меня, — попросил Виталий Андреевич.
Она подняла голову и уставилась на него взглядом побитой собаки.
— Что же теперь со мной будет? — прошептала она.
— Я не волшебник, Наташа, — устало сказал адвокат. — И отрицать очевидные факты глупо. Мы запутаемся во вранье, а обвинение легко опровергнет каждое наше слово. Ваши… кхм… пятнадцать минут славы обойдутся очень дорого, если мы не придумаем линию защиты.
Она ничего не поняла про пятнадцать минут славы. В голове, словно набитой ватой, долбилось только одно: что будет дальше? Внезапно яркая мысль, словно молнией прорезала ее сознание.
— Я ведь беременна, — призналась она. — Неужели они посадят беременную?
— Ваше положение — отличный козырь, и мы, несомненно, это используем. Но это нас не спасет.
— А что спасет?
— Только чистосердечное признание, — твердо сказал Виталий Андреевич. — Мы раскаемся, утопим суд в правде, но в правде нашей, несколько скорректированной. Допустить, чтобы нас обвинили в преступлении, совершенного группой лиц, нельзя ни в коем случае. Это отягчающие обстоятельства. Поэтому ваше близкое знакомство с Лобовым, активистом неонацистов Ширшовым и тем более лидером «Королевских тарантулов» надо скрыть. Именно эти детали следствие попытается вытащить наружу, если мы позволим. Потому все ваши действия надо объяснить случайностью. Представим вас Золушкой, приехавшей покорять столицу и просто оказавшейся в ненужном месте в ненужное время. Вы меня понимаете?
Наташа обреченно кивнула.
— Итак, начнем. Случай с конкурсом вообще можно опустить. Он никакого отношения к делу не имеет. Подумаешь, подрались с охраной. Но рулить надо именно оттуда, потому что эта дорожка связывает вас с Лобовым и Ширшовым. Скажем так: денег на ночлег у вас не осталось, потому вы, случайно узнав о расселяемом аварийном доме, остались там. И, естественно, примкнули к акции протеста, когда узнали об его сносе. Это логично, понятно и никак не связывает вас ни с какой организацией. Теперь митинг на Манежной. С этим сложнее. Но здесь мы будем играть на ваших политических взглядах. Вам не нравится наше правительство, вы — активный человек с твердыми убеждениями. Случайно оказавшись на митинге, вы прониклись уважением к выступающим там людям, подошли к сцене и попросили спеть.
— А если спросят у кого? — осторожно спросила Наташа. Виталий Андреевич улыбнулся.
— Молодец, вы отлично соображаете. Ответите так: стоял какой-то мужчина со списками. Опознать его не сможете, суматоха, волнение, то да сё. Выступить вам дали, а вот почему в полицию полетели бутылки, вас не касается. Никакого отношения к их убеждениям вы не имеете. Понимаете линию поведения?
Наташа закивала. Ей действительно все было понятно. Из складных речей адвоката получалось, что она действительно ни в чем не виновата.
— Ну, и теперь самое сложное: наше дело, Дом малютки. Объяснить это случайностью не получится. Будем давить на шалость, которая плохо закончилась. В конце концов, вы ведь действительно не виноваты в смерти ребенка. Кто же знал, что он умрет? Вы знаете, как зовут девушек, которые пели вместе с вами?
— Галка и Танька, — мрачно произнесла Наташа. — Фамилий не знаю, да и телефонов их у меня нет. Их парни привели. А что?
— Дело в том, что девушкам удалось скрыться, — с сожалением признался Виталий Борисович. — Они не были так… засвечены, как вы. Где их искать — неизвестно. Но нам это даже на руку. Будем все валить на них. После выступления на Манежной к вам подошли Галина и Татьяна, которым невероятно понравилась ваша песня. Вы же звездой хотели стать, верно? Они предложили вам стать лидером их группы, пригласили на съемку клипа. Все выглядело достоверно: камеры, свет. Вы и понятия не имели, что это не декорация, пока вам в руки не сунули ребенка. А потом… после произошедшего, вы испугались и бросились прочь из Москвы, доехали до Ашукино, нашли пустовавший дом и решили затаиться в нем…