— Да нифига мне не смешно, — устало отвечаю я.
Демилитаризованный спаниель Гоша согласно взвизгивает за спиной.
— Багажник полный? — риторически интересуется полис.
— А то, — весело отвечаю я. — Переезжаем мы!
— Ну проезжайте, — лениво машет рукой полицейский.
Я отъезжаю от блокпоста и останавливаюсь. Гоша молодым оленем ломится в посадку.
«Да хрен с ним, — думаю я, — тут уже все три года, как разминировали».
...Блямс! — говорит «Жужик» на очередной выбоине и быстро повторяет для непонятливых: — Блямс, блямс, блямс...
— Глушитель, — говорю я.
— Угу, — говорит Катя, — должен же он был когда-нибудь наконец оторваться.
Катя включает правый поворотник.
— Нет педали сцепления, — быстро предупреждаю я. Затормозив по паре раз каждая экстренным с непривычки к коробке-автомату, мы приобрели полезную привычку напоминать себе и друг другу этот нюанс.
Катя мягко тормозит у обочины и лезет в дорожную пыль.
— Нифига, глушитель на месте, — отряхивает руки она. — Аморик правый передний?
Я забираюсь на кенгурятник и несколько раз прыгаю. «Жужик» угрожающе скрипит, но блямсов не издает.
— Не, не аморик, — диагностирую я.
— Ну, поехали с богом, — говорит Катя, — дома будет видно.
Мы молча забираемся в «Жужик» и трогаемся с места.
— Не, не аморик, — повторяю я.
— Угу, — говорит Катя и целенаправленно въезжает колесом в очередную выбоину.
— Блямс, блямс, блямс, — отзывается «Жужик».
Мы опускаем настороженные уши.
— Глушитель, — говорит Катя.
— Ага, — говорю я.
— Ну и слава всем богам, — говорит Катя, — мы его все равно менять собирались.
Еще 20 километров мы едем в тишине. Даже дети на заднем сиденье заснули в июньской расслабляющей жаре.
— Господи, — вдруг говорю я, — пожалуйста, верни меня в тот прекрасный эдемский сад, где машина состояла из ездилки, бибикалки и таксиста! Ведь так классно было придумано, господи! Катя, — говорю я, — когда я вырасту большая, я куплю себе «тушкана» из салона и буду раз в год возить его на техосмотр к официалам, мамой клянусь!
— Ага, — скептически говорит Катя. — «Паджеро» 95-го или все-таки «фораннер» 99?
— Блямс, блямс, блямс, — согласно отзывается «Жужик».
— По-моему, — говорю я, — у нас тут с геометрией беда.
— Да проверяли геометрию, — говорит Катя.
— Приеду домой, — говорю я, — возьму нитку с гайкой и сама проверю. Вот мамой клянусь, градуса на полтора он перекошен.
— Это у нас кенгурятник криво висит, — отвечает Катя.
— Не, ну кенгурятник, понятно, криво... — задумываюсь я. — Не, точно возьму нитку с гайкой.
— «Туксон» из салона тебе, — ехидно отзывается Катя. — Таксиста тебе на лифе. И нитку с гайкой.
— Блямс, блямс, блямс, — соглашается «Жужик». Встречный гаишник недоуменно вскидывается, увидев нас, стеснительно прячет свою палку-махалку за спину и отворачивается, делая вид, что ничего не увидел.
— То-то же, — удовлетворенно констатирую я.
...Вообще-то это выглядит совсем не так, как в кино. Ну как обычно.
— Военный! Цыпа-цыпа, иди сюда! А ну мухой изобрази мне вид бронированного холодильника! Шо зачем, фоткать буду. Жарко? Военный, имей совесть, детишки, маленькие, собрали тебе ящик печенья, а ты выебываешься мне тут. Да, дети, будущее наше, а ты что думал — это мне твой портрет нужен? Над кроватью вешать? Механа фоткать? Вашего механа??? Да мне не на агитационный плакат «грязный бородатый партизанен кушайт немецкий киндер». Давай-давай. Лезь на броню. Да на 33 лезь, с нее мусорки не видно, господи, почему у сепаров на позициях порядок, а у вас тут... ну да, у них замполиты ихтамнеты, на них не попиздишь... Залез? Молодец. Печеньки возьми. Прими вид лихой и придурковатый. О! Отлично! Видишь, было не больно. Свободен, гуляй.
— А где намутили?