— В пехоте.
— Ну пусть бы пехота и расписалась.
— Не умеют.
— Я тоже не умею. Распишись сама.
— А в БЧС мне за тебя крестом не расписаться?
— Не отстанешь?
— Не отстану. Дети!!!
— Дети...
— Дети, сержант.
— Дети наше будущее. О, малой, подь сюда, иди напиши там что-нибудь, у тебя почерк красивый. Маркеры у меня в столе возьми.
— А шо писать-то?
— Ну, пиши: «С любовью от бойцов такой-то бригады. Слава Украине!»
— Та на «кугуар» давай, у него капот удобный.
— А шо писать?
— Пиши: Дорогая Стеша!
— Слушай, а шо такое Стеша?
— Стеша — это имя, сепар ты лугандонский.
— Ой, блядь, потомственный гуцул с Краснодона! Сигарету кинь, мы ребенку пишем!
— Дорогая Стеша! Пишут тебе с фронта бойцы воинской части полевая почта номер...
...Девочки на войне... Рыжие, черные, блондинки, но неизбежно приобретающие ту характерную складку возле рта и тот разбег морщинок возле глаз, по которому меня безошибочно опознавали в киевском метро атошники — садись, сестро, бережи тебе Бог... Девочки между двумя мирами — проклинаемые женщинами, которые так и не смогли услышать своих мужчин, и работающие — нет, не тем, что вы подумали, а просто свободными ушами для измученных мужиков, тянущих самую тяжелую в мире лямку в одиночку, без чьей-либо помощи, кроме вымотанных девочек, у которых от ночного отсутствия слез остается только характерная складка возле рта и этот разбег морщинок возле глаз...
...Машина резко затормозила возле трехэтажки в Опытном, медленно и бестолково останавливая турбину. Сова блеснула черными глазами и замахала встречающим. «Глаза злые. Лицо нервное. Губы немного поджатые», — фиксировала я. «Хороший человек, сразу видать», — сделала я умозаключение. Мы собирались на Зенит трясти министерскими понтами на предмет вывоза волонтерской оптики на Большую землю.
— Не велено пущать, — сказали нам на Зените. — Муахаха, — отозвались девочки. — Муахаха, — сказали военные. — Кофе? — Сначала дела, — сказали девочки. — Окей, ставим чайник, — сказали военные.
До сих пор, до сих пор я нечеловечески жалею, что мне не пришло в голову достать фотоаппарат, когда полковник, уволакивавший волонтерскую оптику, сидел в углу на корточках, прикрывая голову руками, а над ним висели две разъяренных фурии...
Я насмотрелась и ушла курить из бункера.
— Господи, как стыдно-то, — сказал кто-то рядом.
— Норм, пацаны, вы не при делах... — отозвалась я и открыла глаза. Перед глазами была изящная девичья шея с татуировкой группы крови.
— Красиво, — меланхолично отреагировала я. — Аэропорт?
— Он. Была стрелок. Теперь баба.
— Грусть. — Что тут скажешь еще? Как с этим жить? Что дальше?..
Я была беременна, и меня не пускали на войну. Мы перегружались в Вилкин джип из нашей пузотерки на второй линии...
— Не заводится, — меланхолично констатировала Вилка. — Давай аборигена позовем.
— Так, Женя, запомни, — инструктировала меня Катя, — если «Жучка» не заводится, открываешь капот, коротишь вот эти клеммы и пытаешься завестись по новой. Вилка, ну не еби мозг, у тебя масло загустело и стартер по пизде, щас тебя нагреем манжетой, а потом дернем «Жучкой», и поедешь, как зайчик, делов-то на ровном месте. Если чо — по месту бехой тронем.
— Да ну вас нахуй, — меланхолично констатировал абориген и развернулся в туман. — С такими бабами и войны не надо...
Примечания
[1] На самом деле бригады с таким номером не существует. — Авт.
[2] Кстати, нет-нет, то, что мы возили к нам ночевать иностранную подругу — наглые инсинуации, и вообще, ей что — на улице было ночевать? — Авт.
[3] ВСП — военная служба правопорядка, аналог полиции для военных. — Авт.
[4] Все застенчиво отводят взгляды от ведра с салом.
[5] Все хором, задумчиво: — Со шкуркой, наверное.