Ася замерла на полуслове, забыв на секунду о своём Андрее. А мне сразу стало очень весело, и я говорю «привет» таким тоном, как будто мы с Борисом — старые приятели и каждый день болтаем по телефону.
— Он из нашей школы? — спросила как бы между прочим Ася, делая вид, что ей совсем неинтересно.
— Нет, — говорю я небрежно и не объясняю, кто он и откуда взялся. Ася же мне ничего не рассказывает!
— Ну, пока! — машет сумкой Ася, когда мы подходим к её подъезду. — Ты вечером дома? Может, забегу…
А у меня появилась проблема…
Борис попросил прислать фотографию, потому что, как он сказал, ему «хотелось бы визуально представить человека, с которым ему так интересно общаться».
У меня много старых фотографий, да и, в конце концов, можно пойти к фотографу — и через три дня снимок будет готов… Но какой снимок?! Я — нефотогенична и теряюсь, когда на меня смотрят через камеру. Даже на любительских карточках, даже когда я не знаю, что меня снимают, я получаюсь не лучшим образом…
И ещё я написала Борису в первом письме, что учусь в десятом, и он думает, что мне — почти шестнадцать, а мне ещё только четырнадцать, а пятнадцать будет в июне, через три месяца.
Дома я встала перед зеркалом, приподняла руками волосы и попробовала заколоть их так, чтобы получился хвостик. Всё равно как шестиклассница, только бантик осталось привязать! Ну почему, почему я такая обычная и неинтересная? Я и на вечера-то в школе не хожу, потому что никто меня всерьёз не принимает!
В дверь позвонили, и бабушка пошла открывать.
— Проходи, Асенька, давно ты к нам не заглядывала!
— Здравствуйте, тетя Валь. А Оля дома?
Мы залезаем в папино кресло, и Асины тонкие шёлковые волосы щекочут мне щёки.
— Ну, рассказывай, — говорит Ася. — Вы как познакомились?
Меня так и подмывает рассказать Асе о Борисе, особенно сейчас, когда всё может очень скоро закончиться. Вот увидит Борис мою фотографию — и сразу разочаруется. Но пока ещё ничего не случилось, и я шёпотом рассказываю Асе про письма из Нижнего.
— У тебя есть его фото? — спрашивает Ася.
Дались им эти фото!..
Я достаю из стола конверт с маленькой карточкой, которую недели две назад прислал мне Борис.
— Ничего, нормальный парень! — одобрила Ася. — Ты с ним встречалась?
Ася хитрая, она хочет выведать у меня всё. История с Борисом её, кажется, здорово задела, может быть, потому что все Асины друзья — и Вадик, и Андрей — хотя и старше нас, но всё-таки мальчишки. А вот Борис — совсем взрослый студент.
— Только ты никому не говори — хорошо? — по детской привычке предупреждаю я, хотя и так знаю, что Ася болтать зря не будет. Мы надеваем куртки, и я провожаю Асю до тропинки к её дому. На улице темно и пахнет сыростью. Дождя нет, но куртка почему-то сразу отсырела.
Это моя самая любимая погода — «когда хозяин собаку на улицу не выгонит». Дождь и туман невидимой стеной отделяют от всего мира, а покачивающийся над головой зонт создает иллюзию уюта и защищённости.
Прохожие спешат, уткнувшись в поднятые воротники и не глядя по сторонам, и можно идти с любым выражением лица — всё равно никто не заметит.
Я ещё немного постояла около освещённой почты. Так посылать или не посылать?..
* * *Дома я ещё раз посмотрела на себя в зеркало, скорчила рожу и достала альбом с недавними фотографиями. Вот мы с Асей около школы первого сентября, а тут Ася одна около старой берёзы у нас во дворе…
Я перевернула Асину фотографию и быстро написала на обратной стороне: «Борису Левицкому от Оли». Потом подумала, что бы ещё написать, — и поставила сегодняшнюю дату.
Часть III
Ужасный день
Сегодня был просто ужасный день, хотя начинался он совсем неплохо, даже весело. Литературу у нас сейчас ведёт практикантка из педа — мы зовём её «Танечка». Танечка очень старается заинтересовать нас и рассказывает на уроках много интересного. Жаль, что никто не слушает… Когда Танечка остаётся с нами одна, без Валентины Игнатьевны, мы не слышим даже друг друга, а уж что там рассказывает Танечка, понять невозможно!
Но сегодня на уроке за задним столом сидела Валентина Игнатьевна и Танечка смогла наконец показать, на что она способна.
Мы проходим Пушкина, про «и жало мудрое змеи в уста замершие мои вложил десницею кровавой».