В Куско, городе-леопарде, ты провела рукой по стене. Ты не носила колец, ни одного. Пока еще.
— Она такая гладкая, — заметила ты. — Удивительно, но она гладкая даже на стыках блоков.
В руководстве для туристов говорилось, что до прихода сюда испанцев стена была покрыта золотом. Когда мы повернули обратно, когда мы шли к киоску, где продавался в стеклянных бутылках напиток инков, ты сказала:
— Она, наверное, была очень красивой до завоевания.
А я, возможно, не соглашаясь с тобой, изрек что-то о самоотверженных жертвах, и ты рассмеялась.
— Очень смешно, — сказала ты.
Это было тогда, когда я еще говорил вещи, которые заставляли тебя смеяться, а ты еще смеялась над вещами, которые я говорил. Мы купили содовой, ты откинула назад волосы, откинула назад голову и стала пить. И хотя бутылка использовалась повторно уже не один раз, и хотя грани ее уже порядком поистерлись, она все еще сверкала на солнце.
В Париже мы смотрели на очертания Нотр-Дама. Недавно поврежденный сильной бурей, снаружи он был укрыт металлическими лесами и голубым брезентом, который хлопал и поскрипывал под дуновениями бриза. Ты держала ладонь козырьком, заслоняя прищуренные глаза от солнца. Тогда ты уже носила драгоценности.
— Жаль, — сказала ты. — Но мы всегда сможем посмотреть его в другой раз.
Хотя от холода мы могли видеть собственное дыхание, ты предложила пересечь мост Сен-Луи и купить немного gelato[6] в том месте, куда, как ты слышала, каждый приезжает за gelato.
В Амарне ты попросила меня не шевелиться. Ты отошла далеко, очень далеко, и сделала снимок. Там было три храма, нагроможденных, словно кирпичи. Мечеть с раскопками вокруг нее получилась как бы пристроенной к крыше римско-католической церкви, которая, в свою очередь, получилась пристроенной к крыше египетского храма. Я вышел на снимке маленькой красной точкой.
В Петре ты сказала:
— Это то, что я хотела увидеть.
Ты разглядывала капители колонн великого храма. Их реконструировали совсем недавно. Наверху колонн были расположены головы слонов.
— Это единственные в мире колонны, увенчанные головами слонов, — сказала ты. — Никто из наших друзей не видел ничего подобного.
В ту ночь мы спали в палатках, но в нашем распоряжении были бедуины, готовые в любой момент принести нам финики и инжир.
На острове Пасхи мы провели день, прогуливаясь меж молящихся майя, глаза у которых были разрозненны или вообще отсутствовали. Там была одна стена, якобы построенная инками, и ты заставила меня сфотографировать тебя на ее фоне. Потом, спустя много лет, ты подошла ко мне с этим снимком, когда я просматривал кривые каких-то диаграмм, и сказала:
— Посмотри, как странно. Одна из перуанских фотографий попала в альбом с фотографиями с острова Пасхи!
Я взглянул на снимок и произнес:
— Нет, это было на острове Пасхи. Та стена, помнишь? Та, что будто бы была построена инками? К тому же посмотри, сколько тебе тут лет. Когда мы были в Перу, ты была намного моложе.
И ты посмотрела на фотографию более внимательно и сказала:
— О, думаю, ты прав. Теперь я вспомнила.
В Кении это была Килиманджаро, В Турции — Арарат, в Японии — Фудзи. В Греции я видел тебя на склоне Олимпа.
Позже ты сказала:
— Все священно, не так ли?
Тогда уже я не мог с тобой больше спорить.
Великолепие имени Одиссея в том, что оно может обозначать и причиняющего боль, и испытывающего боль.
Ты — на вечеринке с коктейлями, устроенной одним твоим другом. Неформальное мероприятие с небольшим числом приглашенных. Он представляет тебя какому-то мужчине и его бойфренду. Мужчина одного с тобой возраста, его же другу — максимум двадцать с небольшим. Вы втроем болтаете немного. Оказалось, что вы с более старшим мужчиной занимаетесь одним бизнесом, вы нашли с ним общий язык. Через какое-то время его бойфренд отправляется на поиски чего-нибудь поинтересней. Когда тот отходит, ты с улыбочкой спрашиваешь, сколько ему лет.
И этот мужчина смотрит на тебя, ухмыляется и бросает взгляд на пол, на стену, куда-то еще, где он может избежать твоих глаз, а затем снова смотрит на тебя, щурится, покусывает нижнюю губу, как будто ему больно, и произносит:
— Девятнадцать.
Ты хихикаешь, качаешь головой и грозишь ему пальцем, а он поднимает брови и кивает тебе в ответ. И затем, когда оба вы потягиваете свои коктейли, ты — все еще улыбаясь — понимаешь, что в сущности от смены ориентации ничего не меняется.
Почему вы решили, что соблазнять наших возлюбленных лучше, чем просто завести собственных?