— Эй, малышня, а у вас что, нет занятий поинтереснее? — спросил Генри. — Никто вас там не звал, например, на мороженое?
Конни тряхнула волосами, встала, чтобы взять себе еще пива. Генри насмешливо глядел на нее.
— Ну отдай, — заныла она, потому что Генри схватил две бутылки пива и держал их в вытянутой руке.
Помню, я тогда впервые отметила, какая же она громогласная, как резко эта глупая напористость прорывалась у нее в голосе. А ее нытье, а ужимки, а визгливый смех, который казался отрепетированным, — так оно, кстати, и было. Между нами разверзлась пропасть, едва я начала все это подмечать, составлять опись ее недостатков, прямо как мальчишка. Теперь жалею, конечно, что была к ней так беспощадна. Можно подумать, что, отдалившись от нее, я сумела бы вылечиться от точно такой же болезни.
— А что мне за это будет? — спросил Генри. — Бесплатно в этом мире, Конни, ничего не бывает.
Она пожала плечами и, резко подпрыгнув, попыталась выхватить пиво. Генри зажал ее солидной массой своего тела и смеялся, глядя, как она вырывается. Питер закатил глаза. Ему это все тоже не нравилось, это водевильное блеянье. Его друзья постарше пропадали в джунглевых хлябях, в густом иле рек. Возвращались домой, бормоча какую-то чушь себе под нос, курили одну за другой тонкие черные сигареты, а дождавшиеся их подружки жались за их спинами маленькими нервными тенями. Я как могла распрямилась, сделала взрослое, скучающее лицо. Отчаянно желая, чтобы Питер на меня посмотрел. Мне казалось, что Памела не видит того, чего от Питера хотела я, — колючей печали, иногда проскальзывавшей у него во взгляде, доброты, которую он незаметно проявлял по отношению к Конни. Например, однажды он повез нас с ней на озеро Эрроухед, когда мать даже не вспомнила о дне рождения Конни. Ничего этого Памела не знала, и я изо всех сил вцепилась в этот факт — мне бы любой рычаг сгодился, лишь бы он был мой и только мой.
Генри ущипнул Конни за мягкую кожу над пояском шорт:
— Аппетит хороший, да?
— Не трогай меня, маньяк. — Она шлепнула его по руке. Похихикала. — Пошел в жопу.
— Идет, — сказал он, выкрутив ей руку, — поворачивайся жопой.
Она стала вяло отбиваться, заныла, и наконец Генри ее отпустил. Она потерла запястья.
— Придурок, — пробормотала она, хотя на самом деле совсем не обиделась.
Быть девочкой значило и это тоже — быть готовой ко всему, что о тебе скажут. Обиделась — ну тогда ты чокнутая, никак не отреагировала — стерва. Поэтому оставалось только улыбаться из угла, в который тебя загнали. Присоединиться ко всеобщему смеху, даже если смеются над тобой.
Мне не нравился вкус пива, его сыпучая горечь — не то что приятный дезинфицирующий холодок отцовских мартини, но я выпила бутылку, потом еще одну. Парни скармливали автомату пятицентовики из почти опустевшего мешочка.
— Нужен ключ от автомата. — Питер вытащил из кармана тоненький косяк, закурил. — Надо его открыть.
— Я схожу, — сказала Конни. — Смотри не заскучай тут без меня, — промурлыкала она, небрежно помахав рукой Генри.
Обернувшись ко мне, она только бровь вскинула. Я поняла, что это все — часть какого-то плана, который она придумала, чтобы привлечь внимание Генри. Сначала уйти, потом вернуться. Вычитала, наверное, в каком-нибудь журнале.
Вот, скорее всего, в чем мы ошибались. И не только в этом. Мы верили, что мальчики делали все, следуя какой-то логике, которую мы когда-нибудь сможем понять. Верили, что каждое их действие было осмысленным, что это не просто бездумный порыв. Нам, словно конспирологам, в каждой детали мерещились тайные знаки и умыслы, потому что мы отчаянно хотели быть достойными того, чтобы о нас думали, чтобы нас замечали. Но мальчики были просто мальчиками. Глупыми, юными и простыми; ничего они не утаивали.
Питер вернул рычаг в начальную позицию и уступил место у автомата Генри. Они по очереди затягивались косяком. На обоих были белые, застиранные до полупрозрачности футболки. Питер улыбнулся, когда из автомата с ярмарочным звоном высыпалась кучка монет, но казалось, что голова у него занята чем-то другим. Он прикончил еще одну бутылку пива, докурил косяк до сплющенного, липкого окурка. Они тихо переговаривались. До меня доносились обрывки.