Вечером я любовалась прохожими, которые прогуливались вверх-вниз по крутой каменистой улочке, держа в вытянутой руке горящие факелы — уличное освещение «по-тхангджетски»!
Сегодня боги рассердились на нас: некий тип, именующий себя полицейским, запретил нам идти на северо-восток, в долину Лангтанг. Снова неразбериха? Блюститель порядка носит форму, состоящую из хлопчатобумажных шортов и рваной рубахи европейского покроя, и является единственным брахманом в деревне. Он заявил, что в моем разрешении сказано, будто я имею право передвижения только до Госаинкунд Лекха, но не севернее. Документ, написанный на непали, ни я, ни Мингмар прочесть не можем, поэтому спорить бесполезно. Видимо, в Синха Дарбаре в ответ на запрос о разрешении посетить Лангтанг могли дать согласие на поход в Госаинкунд Лекх по глупости или по причинам политического характера, и теперь этот тип наслаждается редкой возможностью на законном основании проявить свою власть над европейцем. Не исключено, что он усмотрел в моем появлении редкий шанс прилично получить «на лапу». Однако, к его разочарованию, я согласилась повернуть на юго-восток. Жаль, конечно, что нельзя пройти прямо на север, ведь Тибет отсюда всего в пяти часах ходьбы.
Во время похода мы то и дело попадаем в разные климатические пояса. Когда на рассвете мы покидали Тхангджет, там стояла настоящая зима: резкий ветер обжигал лицо, утренний свет имел металлический оттенок, бесцветные поля словно замерли в неподвижности.
К трем часам мы подошли к Шаблунгу и попали в лето: голубое небо, цветущий миндаль, высокая сочная трава, буйно цветущий кустарник над шумной зеленой рекой, теплый воздух. Во время долгого спуска мы успели насладиться и осенним пейзажем, с его яркими красными, черными и коричневыми ягодами и орехами, с хрустящими под ногами темно-красными, оранжевыми и красновато-коричневыми листьями.
После трудного подъема сразу за Тхангджетом приятно было позавтракать в тамангской деревушке, состоящей из четырех хижин. Это было бедное селение, но люди здесь подвижные — пожалуй, даже жизнерадостные. Встретили нас дружелюбно. Местные жители разглядывали нас с любопытством.
В каменных хижинах, крытых соломой и досками, жили тридцать шесть человек. Здесь было много очаровательных ребятишек, на редкость крепких, хотя и с непременными глазными болезнями. Я поинтересовалась, кашляют ли дети, но, похоже, этот недуг их миновал. Здоровая обстановка таких селений держится чудом: стоит одному туберкулезному больному остановиться на ночлег, как он заражает все селение.
Пока Мингмар готовил завтрак, я наблюдала, как молотили просо. На ровной земляной террасе перед одной из хижин пожилой крестьянин ритмично ударял по зернам толстой шестифутовой палкой. Рядом с ним на высоких флагштоках развевались молельные флаги, за ним разверзся обрыв глубиной в три тысячи футов, вдали сверкали снежные пики Тибета. Когда зерно было достаточно вымолочено, женщины ссыпали его в огромные овальные корзины, переносили на другую террасу, рассыпали на круглые плетеные подносы и трясли до тех пор, пока вся мякина не вылетала. Со стороны их работа казалось очень простой, однако, когда я попробовала проделать то же самое, половина зерна высыпалась на землю, а мякина осталась на подносе. Крестьяне пришли в восторг.
Когда мы завтракали, Мингмар внес сумятицу в мои географические познания, заявив, что несущая свои воды с востока на запад река, которую мы только что пересекли, — и есть Керунг. По-моему, Керунг — та самая текущая с севера на юг река, вверх по которой мы шли от слияния ее с Трисули. Она начинается миль на тридцать к северу от тибетского пограничного городка Керунг. Ниже Тхангджета в нее впадает этот приток. Карта деликатно обошла вопрос о названии той реки (там мы останавливались позавтракать в первый день пути), берущей начало в нескольких милях к северо-западу от селения Хелму. Все это довольно любопытно — лично мне нравятся неясные карты, оставляющие широкие возможности для догадок.
Не менее загадочным в своем роде остается количество риса, поедаемого Мингмаром. Худощавый, ростом около пяти футов, он умудряется поглощать граммов триста этого сытного продукта за один присест. На рисовый пудинг обычно идет пятьдесят граммов риса, так что можете себе представить, как выглядят триста граммов риса, сваренного и выложенного на большую медную тарелку. Я бы на неделю выбыла из строя после одного такого обеда, а Мингмар никак не может понять, как я держусь до сих пор на горстке риса и маленькой банке сардин, да еще быстро двигаюсь. Точно так же он не понимает моей потребности окунуться в ледяной поток при первой же возможности. Вода действительно холодная, но что может сравниться со сладостным ощущением, когда в теплый, солнечный день погружаешь свое потное, усталое тело в обжигающий холод быстрого потока и затем выскакиваешь, чувствуя легкое покалывание.