Как люди жили так скучно, настолько скучно, что не хотелось убить себя? Никогда не быть скучным - единственная заповедь, которой следовал он. А остальные заповеди он рассматривал как предложения.
Ему не хотелось признавать, что, возможно, если он останется здесь, на Гаити, ему тоже станет скучно. Переспать по ошибке с восемнадцатилетней девушкой было единственным нескучным занятием за последние недели.
Скучный и скучно. Каждый день он делал одно и то же, ходил по одним и тем же тропинкам, видел одни и те же лица – плюс - минус несколько незначительных вариаций. Он не доставлял никаких неприятностей, не затевал никаких драк, не шантажировал политиков и занимался только самыми незначительными и не слишком впечатляющими сексуальными делами. Если события в скором времени не станут более интересными, ему придется вернуться на Манхэттен, чтобы найти причину не пустить в голову пулю.
Хорошо, что он не взял с собой пистолет.
Несколько женщин и еще больше девочек-подростков бросали на него оценивающие взгляды, пока он пробирался через их шезлонги и пляжные стулья. Он замечал их хищные взгляды, их понимающие улыбки друг другу. Американские женщины в чужих странах были более прожорливы, чем стая акул в безумном кормлении. Неужели они не могут отдохнуть в пригороде, откуда приехали? Он взглянул на их спутников и закатил глаза за солнцезащитными очками. Неудивительно, что они пялились на него. Им действительно стоило оставить дома ненужный багаж.
Он прошел мимо скопления бальзамника и пальм. Вне тропинки земля была более каменистой. Ему было плевать. Этим утром он вспомнил надеть ботинки, прежде чем двинуться в путь. Ботинки были приятным дополнением на пляже утром. И если он не планировал носить обувь, он бы предпочел и вовсе ничего не надевать.
Сапоги. Он скучал по своим сапогам. Он скучал по своим сапогам и своей кровати. Хижина на пляже была не плоха, но кровать была едва ли двуспальной. В ней могли поместиться только двое. После перелета с Новой Зеландии на Филиппины, он приехал на Гаити пять недель назад и арендовал хижину. Но, возможно, пришло время возвращаться домой. Каллиопа спрашивала его каждую неделю, когда он вернется домой. Но он до сих пор не дал ей ответа. Если Элли все еще в бегах, он бы дал ей восьмимесячную фору, чтобы спрятаться. И возможно, Сорен понял намек на то, что на этот раз Кингсли не будет делать за него грязную работу. Кингсли обернулся. Он позвонит. Узнает, какие варианты перелета были на этой неделе. Может, пришло время возвращаться. Или, по крайней мере, ехать куда-то еще. Мартиника? Сент-Круа? Майами? Манхэттен? Он будет скучать по Гаити. В конце концов, здесь было красиво, безмятежно, мирно.
И скучно.
Кингсли услышал крик.
Он резко обернулся, все его чувства были в полной боевой готовности. Крик был громким, пронзительным и болезненным. Он пробежал еще несколько шагов вглубь деревьев и увидел мальчика — бледного и все еще с детским жирком, несмотря на то что ему было двенадцать или тринадцать лет, — визжащего в агонии. Другой мальчик рядом с ним опустил камень размером с кокос на землю.
- Выбери кого-нибудь под стать себе, - услышал Кингсли голос женщины, кричавшей на мальчика с сильным французским акцентом.
Затем в воздухе просвистел камень и снова ударил мальчика по спине его футболки с надписью Ludacris
- Чокнутая сука, - выкрикнул мальчик. Женщина подняла еще один камень и швырнула в него, попав в бедро.
- Tu n’es qu’une merde, tu ne sais à rien, - прокричала она.
- Ты псих, - закричал его друг, и поднял камень размером с кулак. Женщина бросала камни размером с грецкий орех, от которых не оставалось ничего, кроме синяков. Этот мальчик жаждал крови.
- Давай, - сказала она. - Вы жестокие маленькие ублюдки.
Кингсли встал между женщиной и мальчиками.
- На твоем месте я бы этого не делал, - сказал Кингсли на английском мальчику с большим камнем.
Мальчики только взглянули на него и приняли первое разумное решение в своей юной жизни.
- Давай. Пойдем, - другой, более смышленый парень, крикнул другу. Старший мальчик бросил свой огромный камень и побежал так быстро, как только могли нести его бледные безволосые ноги.
- Casse-toi, - донесся женский голос. Она выругалась на французском, но тут же перешла на английский, увидев его рядом. Должно быть, она приняла его за американца. Как оскорбительно!
- Мне стоило их убить.
Она наклонилась и подняла футбольный мяч.
- Вы забыли свой мяч, - прокричала женщина, в этот раз на английском. - Хотите его вернуть?
Она замахнулась, словно бросает его. Кингсли остановил ее.
- Я заберу его, - сказал Кингсли. Он взял мяч из ее рук, бросил его на песок и пнул с идеальной силой и точностью. В сотне футов от него мяч ударил старшего мальчика сзади по ногам, и тот упал на колени. Он вскочил и снова побежал.
Кингсли посмотрел на женщину. Она посмотрел на него.
- Ты хорошо целишься, - сказала она.
- Ты не первая женщина, которая говорит мне это. - Он ждал. Женщина поняла шутку. Он видел это по ее глазам. Однако она не находила это смешным. Она отвернулась от него и опустилась на колени.
- Что они делали? - спросил ее Кингсли.
- Убивали малышей.
Кингсли посмотрел вниз и увидел птичье гнездо, разбитые яйца, жидкость из которых сочилась на песок. Маленькая птичка с желтыми кончиками крыльев хаотично бегала от стресса вокруг ветвей цветущего куста. У женщины, изучавшей разбитое гнездо, была темная кожа и большие черные глаза. Слава Богу, она выглядела гораздо ближе к двадцати восьми, чем к восемнадцати. Ее длинные прямые волосы были собраны в элегантный высокий хвост. На ней была белая юбка до лодыжек и белый топ с открытыми плечами, который оголял ее мускулистый плоский живот. Она была высокой. Почти такой же высокой, как и он. Ее глаза были полны ярости, а ладони сжаты в кулаки. У нее была осанка Клеопатры, красота Венеры и гнев Бога. И кем бы она ни была, она пыталась забить камнями двух мальчиков до смерти за то, что они бросали камни в птичье гнездо.
- Маленькие монстры. Посмотри, что они наделали.
- Хочешь, чтобы я убил их? - спросил Кингсли, его предложение было почти искренним. Он с трудом мог представить себе хорошего человека, выросшего из мальчика, который ради удовольствия раздавил бы птичьи яйца. - Я не взял с собой пистолет, но могу использовать руки. Я могу утопить их и сделать так, чтобы это выглядело как несчастный случай. Oui? Non?
Она стрельнула своими темными глазами в его направлении.
- Ты издеваешься?
- Отнюдь, - ответил он. Pas du tout. Если эта женщина попросит его принести головы этих мальчиков на блюде, он сделает это.
- Нет, - ответила она. - Отпусти их. Они в руках Божьих. Как и мы все.
Возможно, это была банальность - в Божьих руках - но то, как она это произнесла, прозвучало как страшная угроза.
Женщина сидела на коленях перед кустом, который парни атаковали своим камнями. Она изучала сцену кровавой бойни - разбитые яйца, разрушенное гнездо.
- Мужчины все разрушают, - сказала она, разговаривая сама с собой. - Почему они должны все разрушать?
Осторожно, словно гнездо было сделано из стекла, женщина подняла его с земли и спрятала на дереве. Затем снова наклонилась и засыпала разбитые яйца песком. Она делала это так тихо, с благоговением, словно исполняла священный ритуал погребения. Птица-мать опустилась на песок, ища своих потерянных детенышей.
- Попробуй снова, мама, - обратилась женщина к птичке. - Попробуй ради меня.