- Ты все еще пьян? - В ее голосе звучало крайнее отвращение к нему, но, по крайней мере, она говорила, так что отвращение было лучше, чем ничего.
- Послушай, я вовсе не горжусь собой. Я не собирался ее трахать. Это была случайность.
- Случайность? - повторила она. У нее был низкий голос, и все что, она говорила, звучало как тайна. - Разве не такое оправдание мужчины используют, когда делают что-то глупое и не хотят брать на себя ответственность? Такого рода случайность?
- Она не сказала сколько ей лет.
- А ты спрашивал?
- Нет… - признался он.
- А сколько тебе лет? - спросила она.
- Тридцать девять.
- Достаточно взрослый, чтобы понимать.
- Да. Понимаю. Я больше никогда этого не сделаю, - ответил он, в надежде выманить у нее улыбку.
- Мне все равно, - ответила она. - То, что ты делаешь, не имеет для меня никакого значения.
- Я бы хотел, - ответил он.
- Почему?
- Я хочу тебе понравиться, - признался он. - Нравлюсь?
- Пока нет. Почему ты хочешь мне понравиться?
- Потому что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо видел.
Она остановилась и повернулась к нему.
- Это глупая причина желать кому-то понравиться. - Она покачала головой и продолжила путь.
Кингсли смотрел ей вслед несколько секунд, прежде чем догнать ее.
- Знаю, - признался он. - Но я же мужчина и почему-то чувствую себя сегодня восемнадцатилетним.
- Эта восемнадцатилетняя девушка заразила тебя своей незрелостью?
- За это я могу винить только себя.
- Ты честный. По крайней мере, это я ценю, - сказала она, делая большие целеустремленные шаги. Женщина, которая не церемонится в выражениях и не тратит время впустую. Ему это в ней нравилось.
- Тебе нравится честность? Если хочешь, я могу рассказать о себе еще более ужасные вещи. У меня целый список.
- Думаю, что у меня уже достаточно работы здесь. - Джульетта дошла до того места, где тропинка раздваивалась, и свернула направо.
- Я произвел плохое первое впечатление.
- Видела и похуже.
- Можешь сказать, что мне нужно сделать, чтобы произвести лучшее впечатление? - спросил он. - Подарки? Задания? Приказы? Я могу выполнять приказы.
- Монашеский орден?
Он уставился на нее.
- Только не такого рода приказы. Прикажи мне сделать что-нибудь для тебя, и я сделаю это, чтобы доказать свою ценность.
Джульетта снова посмотрела на него. Она тяжело вздохнула, словно он нащупал ее последний нерв и растоптал его.
- Сними одежду, - сказала она.
- Здесь? - Они стояли на развилке дороге возле деревни, а на пляже было две сотни туристов.
- Здесь.
- Если меня арестуют за непристойное поведение, ты вытащишь меня из тюрьмы?
- Нет.
- Ты ведь серьезно, правда?
- Если бы ты был серьезно настроен на мой счет, то уже был бы голым.
Был ли он серьезен на ее счет? Да, она была невыносимо красива. А еще она побила камнями несносного избалованного белого американского ребенка. И, казалось, она ненавидела его, что делало ее еще более интригующей. И если она сейчас уйдет от него, он будет думать о ней всю оставшуюся жизнь.
Кингсли стянул рубашку через голову, сбросил ботинки и опустил потрепанные пляжем хаки на землю.
Чтобы быть максимально обнаженным, он также сдвинул солнцезащитные очки на лоб, чтобы она могла видеть его открытые глаза.
Джульетта даже не осмотрела его с головы до ног. Она смотрела ему прямо в глаза, не обращая внимания ни на какие другие части его тела, включая полу-эрегированный пенис.
- Ты потерялся? - спросила она.
- Абсолютно.
- Я не могу помочь тебе найти себя. Я ничем не могу тебе помочь.
- Мне не нужна твоя помощь, - ответил он. - Мне нужно только твое тело.
Очевидно, Джульетте понравился его ответ. Она поставила свою холщовую сумку на землю. Кингсли посмотрел вниз и увидел, что та полна камнями. Зачем женщине таскать с собой сумку с камнями?
Он бы спросил, но прежде, чем он успел открыть рот, она шагнула вперед, положила руку ему на затылок и поцеловала его.
Он поцеловал ее в ответ, жадный до всего, что мог получить от этой изысканной таинственной женщины. Он не задавал вопросов, не спрашивал, почему она целовала его. Он позволил ей целовать себя, и сам отвечал на поцелуй, потому что в мире не было ничего другого, чем бы он хотел заняться в этот момент.
Ее губы оторвались от его губ, и она сделала шаг назад. Кингсли медленно открыл глаза.
- Покрой меня всю поцелуями, потому что любовь твоя слаще вина... - Тихо сказала Джульетта, почти шепотом, но Кингсли услышал.
- Песнь Соломона, - сказал Кингсли. Джульетта посмотрела на него.
- Одевайся, - сказала она, и он быстро подчинился, пока никто не заметил обнаженного мужчину на пляже. - Ты знаешь Библию?
- Немного, - ответил он. - Я ходил в католическую школу. Узнаю Песнь Соломона, когда слышу ее. Она была моей любимой.
- И моей, - ответила она, ее голос был далеко отсюда, словно его подхватил ветер. - Дочери Иерусалима, Я черна, но прекрасна
- Словно шатры Темана и Салма, - продолжил стих Кингсли. - Мне нравится этот стих, но он нуждается в улучшении.
- Думаешь, сможешь улучшить Библию?
- Могу. В ней говорится "я черна, но прекрасна". Женщина передо мной "черна и прекрасна".
- Ты пытаешься соблазнить меня.
- Работает?
- Да.
- Хорошо. Я рад, что смог улучшить свое мрачное первое впечатление.
- Возвращайся сюда завтра в девять. Я дам тебе шанс произвести лучшее впечатление.
- Почему? Увидела что-то, что понравилось, когда я снял одежду?
- Да.
- Что же?
- Отчаяние, - ответила она.
- Тебе нравится отчаяние?
Джульетта ответила без улыбки. Она просто подняла сумку с камнями и развернулась на пятках.
- Мне нравится, что у нас есть что-то общее.
Глава 12
Север штата Нью Йорк
Как только программа оповестила, что стирка закончена, Элли вытащила из сушилки стопку простыней. И как можно быстрее сложила их, пока не появилось ни одной складки. Десять простыней за три минуты. Если бы складывание белья было включено в спортивную программу, Элли бы уже красовалась на коробке Уитис.
Как она докатилась до такого? - Гадала Элли, складывая простыни в аккуратную стопку на столе. Когда-то она была самой известной сабой в большом и печально известном дворе Кингсли на Манхэттене. Если она не была привязана к кровати Сорена, она была в руках Кингсли, в клубе, на вечеринке, в его доме, где он принимал богатых и скандальных. Она регулярно получала удовольствие от эротической порки, секса втроем с Сореном и Кингсли, и достаточно дурной славы, которая открывала ей двери в любой клуб в городе.
И вот теперь она целыми днями стирает белье для монахинь. И самым волнительным событием было - составление расписания на день, и ожидание, сможет ли она побить свой предыдущий рекорд. Она напомнила себе, что именно из-за отсутствия волнения и приехала сюда. Мужчинам вход воспрещен. Нет мужчин - значит, нет Кингсли, нет Сорена и нет соблазна плохо себя вести. Конечно, она не могла полностью избежать плохого поведения. С таким количеством правил невозможно было не нарушить одно или два. Но ее грехи были простительными: она не ложилась спать после того, как все должны были лечь спать, ходила в библиотеку после отбоя, иногда крала лишний десерт из холодильника, когда никто не видел. Также она мастурбировала, что здесь считалось грехом. Элли не считала это грехом. Она считала это актом самосохранения.
Прозвучал звуковой сигнал стиральной машины, и Элли достала мокрые простыни и бросила их в сушилку. Она стирала простыни, сушила их, складывала. И через неделю все по новой. Она стирала одеяния, сушила одеяния, развешивала одеяния на причудливые деревянные вешалки. И через неделю все по новой. Пятьдесят женщин под одной крышей превращали стирку в бесконечную вечную рутину.