- Кингсли, ты здесь чтобы соблазнить меня? - спросила она. - Пока я пытаюсь читать?
Он обвел языком вокруг ее соска и ответил, - Oui.
- Оу, - ответила она, закрывая книгу с громким хлопком.
- Тогда какого хрена я это читаю?
Она швырнула книгу через всю комнату. Кингсли рассмеялся и сел.
- Тебе следовало быть повежливее с Дюма, - сказал он. - Величайший французский писатель.
- Я предпочту быть вежливой с тобой, monsieur. Величайший французский любовник.
Кингсли оседлал ее колени и поцеловал в губы. Это был медленный, мягкий, чувственный поцелуй, всего лишь прелюдия к каким-то декадентским планам, которые он строил для нее этой ночью. Как бы она ни скучала по Сорену, когда тот уезжал, по крайней мере, он всегда оставлял ее с лучшей в мире нянькой.
Кингсли просунул руку ей под рубашку и положил на живот. Как хорошо обученный сабмиссив, она раздвинула для него ноги и предоставила доступ к каждой частичке себя, которые он только мог пожелать.
Он раздвинул складочки ее киски кончиками пальцев и нежно помассировал вход во влагалище. Когда она стала влажной от его прикосновения, он вошел в нее одним пальцем.
- Ты единственная женщина, в которую я кончал, - сказал он, нажимая на ее любимую точку, прямо под лобковой костью. - Ты знала об этом?
Она слегка покраснела от его слов. Кингсли был непреклонен в использовании презервативов. В доме не было ни одной комнаты, в которой не стояло бы хрустальной чаши с ними. Но с ней он никогда ими не пользовался. С ней и только с ней.
- Знаю, monsieur.
- А знаешь почему? - спросил он, проталкивая второй палец.
- Нет.
- Он кончает в тебя, - сказал Кингсли. - И это делает эту дырочку очень особенной для меня.
Она рассмеялась и приподняла бедра.
- Кончай в меня, сколько хочешь. Он отдал меня тебе. До его возвращения, я вся твоя.
Они снова поцеловались, целовались долго, пока он трахал ее пальцами. Он раздвинул их внутри нее, раскрывая ее для себя. Она текла и тяжело дышала.
- Я думал попробовать что-то особенное с тобой, - сказал Кингсли. - Потому что ты так много значишь для него и для меня.
- Все, что захочешь, - ответила она. - Ты же знаешь, я сделаю все, что ты скажешь.
Кингсли поцеловал ее в мочку уха, шею под ухом.
- Пойдем ко мне в спальню. Там я тебе все расскажу. Но...
Она изогнула бровь.
- Но что?
- То, чем мы займемся, должно остаться в тайне, - прошептал он.
- В тайне? От кого?
- От него.
На мгновение она замерла.
- Почему мы должны держать это в секрете от Сорена? - спросила она. - Ему все равно, чем мы занимаемся.
- Это ему будет не все равно, - ответил Кингсли с улыбкой, которая на долю секунды была нервной.
- Что это?
Кингсли вытащил из нее пальцы.
- Пойдем узнаем. Если осмелишься, - сказал он, и прежняя плутоватая улыбка вернулась.
Он оставил ее одну в спальне, а сам пошел к себе.
Элеонор хотела последовать за ним, но сомневалась. Что такого странного Кингсли планировал для них сегодня вечером, что не хотел, чтобы она рассказала об этом Сорену? Они с Кингсли занимались всеми практиками, которые только можно придумать, даже более жесткими вещами, такие как игра с изнасилованием, игра с дыханием, игра с кровью. Обычно Сорен был с ними, но не всегда. Все, что имело значение для Сорена, чтобы она была хорошей девочкой, подчинялась Кинсли, когда было велено, и рассказывала Сорену все эротические подробности того, что происходило после.
Что-то, о чем они не могли рассказать Сорену? Смесь желания и любопытства привела ее по коридору в спальню Кингсли. Открыв дверь, она обнаружила, что он зажег полдюжины свечей. Они горели по обе стороны от его большой красной кровати. И собак, которые всегда спали в его комнате у подножья кровати, нигде не было видно.
- Запри дверь, - произнес он редкую команду. Никто не посмеет прервать хозяина дома в его спальне, предварительно не постучав.
Она заперла за собой дверь.
- Кинг, я немного напугана, - призналась она, подходя к нему. Он стоял возле кровати и уже начал раздеваться. Он был босиком и снял жакет. Он мог бы сойти за графа Монте-Кристо в облегающих черных брюках, белой рубашке и черно-красном жилете с вышивкой. Его волосы сегодня выглядели по-Байроновски. Его бывшая подружка, Чарли, коротко их подстригла, но он начал отращивать их снова, и теперь они вились до самых ушей.
- Если тебе от этого легче, то я тоже.
- Мне совсем не легче. Ни сколько.
Она кивнула на свечи, мерцающие в тишине, тишине, исходившей от Кингсли. Сегодня он был другим. Ничего похожего на Кингсли, к которому она привыкла, на Кингсли, который мог заставить ее замолчать взглядом, поставить на колени кивком. Бывали дни, когда она не могла приблизиться к нему и на пять футов, чтобы он не схватил ее, не бросил на колени и не шлепал, пока она не начинала кричать и хохотать. Ничего из этого сейчас. Кингсли нервничал? Смущен? Сейчас ей не следовало встречаться с ним взглядом. Она уже должна быть на коленях, у его ног, повинуясь, служа, подчиняясь.
Он быстро вдохнул и обхватил рукой ее шею. Его большой палец массировал нежную точку под ее ухом.
- Я знаю, что ты знаешь, кто я, - сказал он.
Элеонор сглотнула ком.
- Знаю, - ответила она.
- Можешь сказать. Я хочу услышать, как ты это произносишь.
- Ты свитч, - сказала она.
- И?
- И мазохист.
- Он говорил тебе, насколько мазохист?
- Он рассказал обо всем, что делал с тобой. И сказал, что тебе нравилось.
- Мне не нравилось, - ответил он. – Я очень это любил. И более того, Элеонор, мне это необходимо.
- Понимаю. Мне тоже иногда это нужно.
- Иногда? - спросил он. Она услышала нотку любопытства в его тоне. - Не всегда. Только иногда?
- Мне всегда нравится, - ответила она. - Всегда люблю. Но я говорю, что знаю, что значит нуждаться в этом иногда по ночам.
- Бывают ночи, когда тебе нужно что-то еще?
- О чем ты?
- Бывают ли ночи, когда ты предпочла бы дарить боль, а не принимать ее?
И тут она поняла, чего хочет от нее Кингсли. Ее сердце остановилось. Кровь застыла в жилах. Это была самая плохая идея, которая когда-либо приходила Кингсли на ум.
- Кинг… нет, - ответила она. Если бы на ней не было рук Кингсли, она бы в ту же секунду развернулась и убежала. - Этого совершенно точно не произойдет.
- Пожалуйста, - сказал Кингсли. - Он не узнает.
- Кингсли... - Неожиданно на ее глаза навернулись слезы. Она была напугана. Не напугана. В ужасе.
- Элеонор, я хочу, чтобы ты причинила мне боль. Мне нужно, чтобы ты причинила мне боль. Пожалуйста?
Обхватив обеими руками ее лицо, он заставил ее посмотреть на него, и смахнул слезы большими пальцами. Казалось, он не был удивлен их появлению на ее лице. На самом деле, он одобрил их.
- Я не могу... - Она прижалась лицом к его груди, и он обнял ее.
- Можешь. - Он прошептал эти слова ей в волосы. - Мы оба знаем, что внутри тебя есть это желание. Oui?
Она помедлила лишь мгновение, затем кивнула возле его груди.
- Oui, - ответила она. Элеонор отстранилась и посмотрела на него. - Ты уверен, что хочешь, чтобы я это сделала?
- Да.
- Хочешь, чтобы я сделала тебе больно?
- Причинила боль и использовала меня. Все, что хочешь, только попроси.
- Все? Без ограничений?
- Единственное ограничение - ошейники. Ненавижу их.
- Знаю, знаю. Ошейники для собак. Кстати, где собаки?
- Отвел их вниз.
- Почему?
- Собаки, они любят тебя, но обучены защищать меня, - ответил он. - Если бы они увидели, как кто-то причиняет мне боль, они бы не очень хорошо отреагировали.
- Ты был так уверен, что я соглашусь, что запер собак внизу?
Кингсли улыбнулся. Кингсли кивнул. Кингсли был высокомерным сукиным сыном, и она любила его за это.
- Да, - ответила она. - То есть, да, я попробую. Не знаю, получится ли у меня что-нибудь. Но я постараюсь. И делаю это только потому, что ты мне велел. Ты все еще верх. Ты приказал мне причинить тебе боль. Верно?