Она поднесла лезвие скальпеля к пламени свечи и наблюдала, как огонь нагревал метал.
Когда он стал ярко-красным, она опустила скальпель и прижала лезвие к животу Кингсли.
Со вздохом чистой боли он крепко зажмурился и выгнулся под ней, выгнулся так сильно, что его член вошел в нее. Она вздрогнула, когда их тела соединились. Она сидела на нем, двигала бедрами, чтобы впустить его как можно глубже.
- Жестокая сука, - прошипел он сквозь стиснутые зубы. Она оставила на нем ожег первой степени.
- Я сделала тебе больно? - спросила она, беспокоясь, что уже перешла черту.
- Боже, да. Сделай это снова, - сказал он между резкими вдохами. - Пожалуйста.
Элеонор рассмеялась.
- Ну, раз уж ты так любезно попросил.
Затем она снова поднесла лезвие к пламени, еще раз нагрела его и прижала к животу.
Раскаленный докрасна металл оставил на его животе ожоги в форме полумесяца. Каждый раз, когда она касалась его плоской стороной лезвия скальпеля, он вздрагивал, словно в агонии, гортанно рычал и толкался в нее бедрами.
После пятого ожога и шестого секс и боль стали едиными. Их тела соединялись только когда она прижимала лезвие к животу, бедрам, груди, к нежной плоти на внутренней стороне бицепса, он проникал в нее.
Ее влага сочилась и обволакивала его, скрепляя их вместе.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила она, больше из любопытства, чем из-за заботы.
- Невыносимо, - ответил Кингсли. - Спасибо.
- Хочешь больше?
- Столько, сколько можешь дать.
- Ты успеешь восстановиться до возвращения Сорена?
- Когда он возвращается? Через шесть недель? - Кингсли посмотрел на ожоги на его груди, бедрах и руках. - Может быть.
- Ну, сказал А, говори Б, - ответила она, снова нагревая лезвие.
Она обожгла его в седьмой раз. Затем восьмой. Она дошла до шестнадцати, а затем остановилась.
- Шестнадцать - хорошее число, - сказала она, убирая свечу.
- Что оно значит для тебя? - спросил он.
- Мне было шестнадцать, когда я впервые увидела тебя. На лестнице во время той оргии, которую вы устраивали. Помнишь, что ты мне сказал?
Кингсли улыбнулся.
- Я сказал: «Детям вход воспрещен».
- И все же... вот она я. - Она подалась бедрами вперед и сжала мышцы вокруг его члена.
- Да, но ты уже не маленькая девочка. Больше не девственница.
- Я не девственница с двадцати лет.
Он поднял руку и провел ею по ее волосам, коснулся ее щеки, подбородка, губ и легонько похлопал под подбородком.
- Не такая уж она девственница, - мягко сказал он. - Только не после сегодняшнего вечера.
Она повернула голову и поцеловала его ладонь.
- Лежи смирно, - сказала она.
Кингсли опустил руки. После этого он даже не шевелился, чтобы дышать.
Кончиком скальпеля она нацарапала небольшие «ЭШ» на нежной коже его живота, достаточно близко к члену, чтобы заставить его нервничать. Она вошла достаточно глубоко, чтобы пошла кровь, но не настолько, чтобы порезы не зажили в течение одного двух дней. Кингсли мог бы обвинить в своих ожогах кого-нибудь другого, если бы дело дошло до этого. Ее инициалы на этой самой интимной части тела Кингсли проклянут их обоих, если Сорен заметит их.
- Красиво, - вздохнул Кингсли. Его зрачки были так расширены, что глаза казались абсолютно черными.
- Еще не закончила, - ответила она. Она снова взяла свечу и позволила капле воска упасть на израненную кожу.
Пальцы Кингсли зарылись в простыни, его плечи приподнялись, резким рывком он вошел в нее и кончил. Его оргазм застал их обоих врасплох. Он рычал и стонал, а его бедра приподнимались и опускались под ней. Удовольствие от этого было настолько сильным, что она почти кончила от силы его оргазма. Она никогда еще не была так возбуждена, никогда не чувствовала такой смеси удовольствия и силы. Ее пугало, как сильно ей понравилось, когда Кингсли был под ней, причиняя ему боль, подталкивая его к грани, пока он не потерял контроль и не кончил без всякого предупреждения.
Он опустился на кровать, тяжело дыша.
- Кажется, тебе понравилось, - сказала она. Элеонор наклонилась и поцеловала его страстно и глубоко.
- Понравилось не то слово, chérie, - прошептал он ей в губы.
- Мы даже не можем рассказать ему об этом, - сказала она.
Кингсли улыбнулся.
- Наш маленький секрет.
Тихо смеясь, она снова начала двигаться на нем, жестко объезжая его, достигая собственного оргазма. Она впилась ногтями в его грудь, сильно... сильно... они поцарапали кожу и продолжали царапать. Кингсли снова был тверд внутри нее, и когда она кончила, он тоже кончил.
И когда он снова вошел в нее, Элли проснулась.
***
Она лежала на животе в своей постели в аббатстве. Ее бедра прижимались к кровати, а лоно сжимало пустоту. Когда ее оргазм утих, она застонала в подушку, перевернулась на спину и уставилась в потолок.
Еще один сон. Черт возьми, она здесь сходит с ума.
Элли вылезла из постели и натянула черные шелковые пижамные штаны, майку и черный свитер. Она сунула ноги в туфли и покинула свою комнату и обжигающую постель.
Даже сейчас, спустя почти восемь месяцев после ухода от Сорена, она все еще боялась парадной двери, ведущей во внешний мир. Вместо этого она вышла через заднюю дверь в сад и нашла тропинку. В эту весеннюю ночь на улице было прохладно, и воздух холодил ее кожу.
В центре сада стояла статуя Девы Марии, из цельного белого камня, в натуральную величину, с округлым животом и нерожденным Христом внутри. Полная луна достаточно освещала лицо Марии. Она выглядела такой умиротворенной, такой спокойной и безмятежной. Элли с трудом верилось, что четырнадцатилетняя девочка, забеременевшая от Бога, будет так спокойно относиться к ситуации.
- Могу я открыть тебе секрет? - обратилась Кайри из-за спины Элли.
- Ты что, следишь за мной?
- Да. Но только потому, что не могу уснуть. Это мое окно. - Кайри указала на ближайшее окно, выходящее в сад.
- Хорошо. Я не против компании. В чем твой секрет?
- Когда мне было двенадцать, я была по уши влюблена в Деву Марию. Это странно?
Элли обернулась и увидела Кайри, стоящую позади нее в белом халате и белой вуали.
- Не совсем. Она прекрасна. По крайней мере, на всех картинах и статуях.
- Мне нравится, что она покорилась Богу. Мне всегда казалось сексуальным то, что она сказала Богу, когда Он сказал ей, что она будет вынашивать его ребенка: «Я в руках Господа. Пусть будет как ты говоришь».
Пусть будет как ты говоришь... Элли столько раз говорила Сорену подобные слова. Я твоя, делай со мной, что хочешь. Ты можешь делать с моим телом все, что захочешь...
- Когда мне было четырнадцать, я хотела жить как она, - продолжила Кайри. - Мне нравится думать, что Мария была лесбиянкой. Я имею в виду, что это идеальная ситуация для скрытой лесбиянки.
Элли рассмеялась.
- Правда?
- Ну, конечно. Она не может признаться своей семье, поэтому лучший способ притвориться натуралом - это выйти замуж. Но она беременеет Божьим ребенком через Святого Духа. И опять же, она вечная девственница. Не нужно заниматься сексом с мужем, но он защищает ее и обеспечивает.
- Похоже на тебя, - ответила Элли.
- Меня?
- Не можешь открыться своей католической семье. Вышла замуж за мужчину, с которым у тебя никогда не будет секса. Так вас всех называют, верно? Невесты Христа?
Кайри подняла левую руку. На безымянном пальце у нее было обручальное кольцо.
- Это мы.
- Предупреждаю, не рассказывай никому, кроме меня, свою теорию о том, что Мария лесбиянка, - сказала Элли. - Многие люди не очень хорошо воспринимают эротические домыслы о Марии и Иисусе.
- Я и не говорю, что она была такой. Просто моя теория, - сказала Кайри.
- У Сорена тоже была похожая теория, - ответила Элли.
- Сорен? Так его зовут?