Извозчик выругался так громко, что его слова эхом разнеслись по всему холлу.
Гардения выступила вперед.
— Этот человек подчинялся моим приказаниям, — сказала она. — Не смейте разговаривать с ним в подобном тоне и, будьте добры, немедленно сообщите обо мне моей тетушке.
Все были поражены.
— Вашей тетушке, мадемуазель? — Теперь мажордом говорил гораздо тише, в его тоне сквозило недоверие, хотя и с нотой уважительности.
— Я племянница ее светлости, — сказала Гардения. — Не могли бы вы сообщить ей о моем приезде и отослать извозчика? Мне он больше не нужен.
Извозчику не надо было приказывать дважды.
— К вашим услугам, мадемуазель. — Он притронулся к помятому цилиндру и, ухмыльнувшись во весь рот, побрел к своему фиакру.
Было видно, что мажордом не знает, как поступить.
— Видите ли, мадемуазель, у ее светлости прием.
— Я вижу и слышу, — ответила Гардения. — Однако я совершенно уверена — когда я объясню, почему я здесь, ее светлость поймет меня.
Мажордом повернулся к широкой, застеленной толстым ковром лестнице, которая вела на второй этаж, откуда и была слышна музыка. Кучка гостей в вечерних туалетах спускалась по лестнице. Они направлялись в огромный зал, дверь в который располагалась в дальнем конце холла. В зале виднелись накрытые белыми скатертями столы, уставленные серебром.
Оставшись одна, Гардения почувствовала себя неуютно. Мажордом не пригласил ее обождать в гостиной, он даже не предложил стул. Какое-то время в холле никого не было, за исключением одного молодого лакея, важно стоявшего около приоткрытой двери.
Возможно, когда она вмешалась в разговор мажордома и извозчика, голос ее звучал достаточно твердо, но ее бедное сердечко бешено стучало, и от пережитого волнения пересохли губы.
Почему, спрашивала она себя, почему она не дождалась, когда тетушка получит письмо, почему она хотя бы не отправила телеграмму? Задавая себе эти вопросы, она уже знала ответ: потому, что она не могла позволить себе подождать и у нее не было денег на телеграмму.
Она ничего не ела с тех пор, как сегодня ранним утром выехала из Дувра, и сейчас от музыки и шума у нее кружилась голова. Боясь выглядеть униженной просительницей в этом странном, пугающем доме, она опустилась на краешек чемодана, стараясь скрыть его ободранные бока и стершиеся углы. Она прекрасно понимала, что и сама после многочасового путешествия выглядела не лучше, не имея возможности принять ванну и привести себя в порядок. Она пыталась умыться в поезде, но туалетом пользоваться было почти невозможно, а на станции искать дамскую комнату она не хотела, так как боялась потерять свой чемодан, который выгрузили из багажного вагона.
На станции она выбрала этот древний фиакр только из соображений, что это будет дешевле, чем удобный наемный экипаж.
Внезапные взрывы хохота, раздавшиеся сверху, отвлекли ее от грустных мыслей, и она в некотором изумлении уставилась на элегантно одетую женщину со сверкающим на шее бриллиантовым ожерельем, которая быстро спускалась по лестнице, приподняв пальчиками подол юбки. Ее преследовали три молодых человека в накрахмаленных белых рубашках со стоячими воротничками. Они бежали так быстро, что фалды их фраков буквально летели за ними. На последней ступеньке они наконец нагнали женщину, и вся эта сцена сопровождалась хриплым смехом и визгливыми, почти истерическими, протестующими выкриками.
Трудно было понять, что они говорили, но Гардения разобрала слово «выбрала», которое несколько раз повторили мужчины, потом какие-то ответы, заставившие их еще громче расхохотаться. В конце концов они подняли даму на руки и потащили ее наверх по лестнице.
Гардения растерянно наблюдала за всей этой сценой. Она не привыкла к манерам столичного светского общества. То, что один джентльмен тащил даму за ноги, а два других обхватили ее за плечи, показалось ей слишком дерзким и в некоторой степени неприличным. Она была так поглощена тем, что происходило на лестнице, что вздрогнула, услышав, как мужской голос произнес:
— Мой Бог! Какую очаровательную малышку приготовила нам Лили!
Она подняла глаза и увидела двух мужчин, сверху наблюдавших за ней. Тот, кто говорил, был французом — темноволосым, молодым, красивым, его глаза, казалось, замечали все детали ее помятого дорожного платья из черной бумазеи и простой черной шляпки с поднятыми полями, из-под которой выбивались мелкие кудряшки.
— Она очаровательна! — опять по-английски воскликнул француз.
Гардения, чувствуя, как румянец заливает щеки, перевела взгляд на второго мужчину. Она решила, что это англичанин. Он тоже был красив, но в его строгом, даже циничном лице сквозила настороженность, что и дало Гардении возможность заключить — перед ней ее соотечественник. Он смотрел на нее как-то странно, и Гардения, к своему удивлению, опустила глаза. Ей показалось, что в его взгляде промелькнуло презрение, а может, она ошибалась.