— Я? — изумилась Гардения. — Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Я говорю о том великолепном шиншилловом манто, в котором вы в первый раз отправились к мосье Ворту, — ответил граф. — Это манто было подарено вашей тете, и я даже догадываюсь кем.
— В самом деле? — натянуто произнесла Гардения.
Она чувствовала, что разговор принимает опасный оборот. Какое право имел граф сплетничать о ее тете? Какое он имел право делать всякие двусмысленные намеки? В то же время она не могла не испытывать вполне понятного любопытства. Шиншилловое манто стоило не одну тысячу фунтов. Она отлично это понимала. И кто еще, кроме одного человека, мог потратить такую сумму на подарок ее тете? Она почувствовала, как краска заливает лицо, и поскольку ей было непереносимо неприятно услышать из уст графа конкретное имя, она внезапно повернулась и стала быстро пробираться между столиками, зная, что он не сможет за ней последовать.
Она услышала, как он крикнул ей вслед:
— Мадемуазель Гардения, куда же вы? Подождите!
Завернув за угол маленького киоска, торговавшего газетами и табаком, она пустилась бежать, огибая деревья и выбирая тропинки, по которым не смогла бы пройти лошадь.
Она бежала быстро, не оглядываясь, и когда спустя несколько минут наконец увидела перед собой Мабийон-хауз, дыхание ее прерывалось и сердце выпрыгивало из груди.
Только когда она достигла подъездной аллеи, ведущей к дому, она оглянулась и убедилась, что графа уже не видно. Он испортил ей все утро своими сплетнями, намеками и больше всего тем, что имел наглость предположить, будто она готова принимать его подарки! С какой стати тете Лили при ее богатстве брать подарки от мужчин? Она хотела и в то же время боялась найти ответ на этот вопрос, приводящий ее в такое замешательство.
Входную дверь открыл ей лакей, который посмотрел на нее с изумлением, но не сказал ни слова. Гардения взбежала по ступенькам и поспешила в свою комнату. Неужели это единственное место, с грустью спросила она себя, где она могла бы чувствовать себя в безопасности?
Она увиделась с тетей только во время обеда, и после того, как Гардения извинилась за то, что не смогла накануне вечером поехать в театр, они отправились в экипаже на прогулку, заехали в несколько магазинов и к чаю вернулись домой.
Когда тетя отправилась отдохнуть к себе наверх, Гардения подумала, что ей лучше не оставаться внизу на случай, если появится барон. Конечно, навряд ли он приедет так рано, но лучше не рисковать. Она направилась в библиотеку, чтобы взять почитать какую-нибудь газету, приготовившись в случае необходимости, чтобы не встречаться с бароном в холле, выскользнуть через потайную дверь и по черной лестнице, по которой она поднималась в день своего приезда, пробраться к себе наверх.
Она находилась в комнате не более минуты, когда услышала, как у входа зазвонил колокольчик. Навряд ли это мог быть барон, но, взяв газету, она принялась искать потайную пружину, с помощью которой экономка открывала дверь, ведущую на черную лестницу. К своему ужасу, она обнаружила, что там, где она рассчитывала ее найти, ничего не было. Ей казалось, что она так хорошо запомнила это место. Она лихорадочно принялась снимать с полки книги одну за другой, как вдруг дверь библиотеки распахнулась и она услышала, как мажордом сказал:
— Мне кажется, герр барон, что мадемуазель находится здесь.
Она быстро обернулась, лицо ее побелело, а глаза расширились от испуга. В комнату вошел барон, показавшийся ей еще более важным и суровым, чем обычно.
— А, вы здесь, Гардения, — сказал он. — Мажордому показалось, что он видел, как вы вошли сюда.
— Нам не о чем с вами говорить, — запальчиво ответила Гардения.
— Мое милое дитя, — сказал барон, разводя руками. — Позвольте мне извиниться. Боюсь, что вчера я напугал и расстроил вас. Это было очень глупо с моей стороны. Вы должны понять, что я смотрю на вас только как на ребенка. Вы могли бы быть дочерью моего дорогого друга, герцогини. Когда я поцеловал вас, а я полагаю, что именно это вас рассердило, это был поцелуй отца или дядюшки, не более того, уверяю вас.
В то время Гардении показалось, что это был далеко не отеческий поцелуй, но теперь она сказала себе, что она слишком неопытна, чтобы судить об этом. Может быть, немецкие отцы и дяди действительно целуют своих детей в губы. Конечно, у англичан это не принято. Но, как она часто замечала, иностранцы во многом от них отличаются. Она слегка расслабилась. Глупо было держаться столь воинственно, когда барон готов извиняться с таким уничижением.
— Мы должны стать друзьями, Гардения, — говорил он, и она чувствовала, что он прилагает все усилия, чтобы его голос звучал мягко. — Мы оба любим одного человека, мы оба хотим, чтобы она была счастлива. Разве не так? Разумеется, я имею в виду вашу дорогую тетушку.
— О да, конечно, — согласилась Гардения.
— В таком случае, мы не должны ссориться, — продолжал он. — Она привязана к вам. Она сама говорила мне, как вас любит. В ее сердце вы заняли место ребенка, которого у нее никогда не было. Обо мне речь не идет, но все, чего я хочу, — это чтобы она была счастлива и покойна. Вы меня понимаете?
— Да, конечно, — снова сказала Гардения.
— В таком случае вы меня прощаете? — спросил барон.
— Я прощаю вас, — ответила Гардения.
Ей не оставалось ничего другого.
— Значит, с этим покончили, — решительно сказал барон. — А теперь, моя дорогая Гардения, присядьте на минутку, потому что я должен сообщить вам кое-что очень важное, поэтому я и приехал пораньше. Я не хотел, чтобы ваша тетя знала о нашем разговоре.
Гардения снова насторожилась.
— Почему? — спросила она.
— Сядьте, и я расскажу вам, — ответил барон.
Она послушалась и присела на краешек кресла, держась очень прямо и сложив руки на коленях. Хотя она и простила его, он нравился ей не больше, чем может нравиться болотная жаба.
«Я не доверяю ему», — подумала она.
Его глаза воровато бегали, и у нее было такое чувство, что всякий раз, когда приходили в движение его толстые губы, они изрекали ложь.
— Я уже говорил вам, — начал он, — как ваша тетя любит вас. А вы сами как к ней относитесь?
— Разумеется, я люблю тетю Лили, — возмущенно ответила Гардения. — Она была так добра ко мне! К тому же, она моя единственная родственница. Кроме нее, у меня никого нет.
— Это очень печально, — заметил барон. — Вам повезло, что у вас есть такая тетя, которая взяла вас в свой дом, сделала членом своей семьи и заботится лишь о вашем благе.
— Тетя очень добра, — пробормотала Гардения.
— Совершенно с вами согласен, — сказал барон. — Поэтому я и хочу, чтобы вы в свою очередь сделали кое-что для нее.
— Ну конечно же, — согласилась Гардения. — Что я могу сделать?
— Кое-что довольно трудное, но что доставит ей большую радость, — сказал барон. — Вы согласны?
— Разумеется, — ответила Гардения. — Тут даже не о чем спрашивать. Только почему тетя Лили не попросит меня об этом сама?
— В этом-то и дело, — сказал барон. — Ваша тетя ничего не должна знать о том, что я вам сейчас скажу. Это очень важно! Потому что, как только она узнает об этом, она тут же запретит вам что-либо предпринимать, ведь вы же знаете, как она бескорыстна и как всегда думает обо всех, только не о себе?
— Это верно, — согласилась Гардения.
— Так вот, дело в том, — продолжил барон, — что у вашей тети есть протеже, молодой человек, к которому она очень привязана, потому что его мать была ее лучшей подругой. Он сирота, и с тех пор, как умерли его родители, ваша тетя взяла на себя ответственность за его благополучие. Он англичанин и очень хотел служить на море. Ваша тетя все устроила, и сейчас он — офицер Британского военно-морского флота.
— Сколько ему лет? — спросила Гардения не потому, что ее это интересовало, а для того, чтобы что-нибудь сказать.
— Я думаю, семнадцать или восемнадцать, — неопределенно ответил барон. — Конечно, он всего лишь гардемарин, или как вы там называете самых младших офицеров флота.