Мистер Эйвери, начальник отряда, рявкнул, чтобы они заткнулись.
— Вы здесь не для развлечения! — заявил он. — Вы здесь для того, чтобы бодрствовать и набираться опыта.
На какое-то время стало тихо, но потом кто-то пустил газы, и соседнее дерево едва не обрушилось от дикого хохота. Дороти вгляделась в темноту внутри своего спального мешка и, наверное, в десятый раз убедилась в том, что батарейки в ее фонарике еще работают.
Крис предложил ей, как только все заснут, спуститься вниз. Он обещал показать ей озеро. Сказал, что там живет ушастая сова, которая по ночам летает низко над водой, выслеживая рыбу. Дороти знала, что никакой совы не будет; ушастые совы живут на берегу и рыбой не питаются. Зря она, что ли, столько времени изучала птиц, чтобы смастерить свою эмблему! Он обещал три раза просигналить фонариком, чтобы она знала, что пора спускаться, и нашла его.
Дороти уже засыпала, когда внизу, под сплетением сучьев, сверкнул луч фонарика. Она тихо спустилась по веревочной лестнице вниз, в темный лес.
Его рука тяжело опустилась ей на плечо; даже сквозь свитер чувствовалось, какая она теплая.
— Замерзла? — спросил он.
Она кивнула. Он скинул с себя кожаную куртку-бомбер и бережно накинул ей на плечи. Когда она застегнула «молнию», он приподнял ей пальцем подбородок. Глаза его были такими же красивыми, как на празднике, и она ощутила жар его губ. Она лежала на подстилке из перепревших листьев; в плечо ей впивался древесный корень. Он пробежал пальцами по ее ключице, запустил руку под свитер и спустил с плеча бретельку лифчика. Дороти старалась сосредоточиться на его губах, языке, который оказался очень настойчивым, и на равнодушных криках совы, летавшей над ними в прибрежных ивах. Вдруг что-то отвлекло ее внимание. В темной воде отражался кусочек луны. Звезды вдруг куда-то пропали. Дороти закрыла глаза и услышала, как позади них какой-то бойскаут мочится, подойдя к краю платформы.
У Бога большие руки. Когда мы умираем, мы попадаем в них. Девочки садятся на левую руку, а мальчики — на правую. Как на школьном собрании. Наверное, руки Бога большие, как кресла. Или даже больше — ведь бывает, что умирают толстяки с жирными задами.
А может, у него руки как у обычного взрослого, а мы сжимаемся в размерах и превращаемся в крошечных ангелов. Как фея Динь-Динь из «Питера Пэна». Или как моя кукла Барби.
Когда ты сидишь у Господа на руках, готовься рассказать все, что ты совершил в жизни плохого, а он запишет твои слова к себе в дневник. На дневнике замок — как на записной книжке Дороти. Если ты натворил очень много плохого, он переворачивает ладонь и бросает тебя в ад.
Сатана — это падший ангел; вот почему Бог никогда не встает. Он просто сидит на своем большом троне, сделанном из телеграфных столбов и сутан. Он не может рисковать, потому что если встанет и нечаянно соскользнет с облака, то свалится прямо в ад, как Сатана.
Надо, чтобы у него была палка, как та, что мы подарили бабушке. Или ходунки.
Колюшки
Джеральд Дамсон сидел за столом и разглядывал пианино в углу. Он не умел на нем играть, но, поскольку его не удалось продать на аукционе даже за минимальную цену, они привезли его с собой в тупик Стэнли. Палисандровое пианино, покрытое темным лаком, на гнутых ножках; передняя стенка инкрустирована ценными породами дерева — яркие листья и цветы. В их убогой гостиной инструмент казался особенно неуместным. Не хватало мягкой скамеечки. На аукционе к нему подошла одна женщина и тихонько сообщила: из такой скамеечки выйдет премилое сиденье у окна в ее оранжерее. Она заплатила ему сорок фунтов и утащила скамеечку. Прошло уже пять месяцев с тех пор, как пианино осиротело.
Джеральд взял стул и придвинул его к инструменту. Сел, закрыл глаза и положил ладони на крышку клавиатуры. Снаружи, над кусочком свиной шкурки, которую Памела повесила на гвоздь на двери сарая, ссорились лазоревки.
— Ци-ци-ци-цухуху! Ци-ци-ци-цухуху!
Сколько шуму из-за прогорклой свиной шкурки! Через тонкую стенку слышно было, как жена беседует в кухне со сборщиком квартплаты. У нее был низкий голос, который сливался с гулом машин на шоссе вдали.
Джеральд Дамсон всегда оставался в столовой, когда раз в неделю к ним являлся сборщик квартирной платы. Не то чтобы ему не хотелось беседовать с представителем муниципальных властей. Просто когда Джеральд Дамсон видел, как жена передает деньги, все становилось настоящим. Он больше не был мистером Дамсоном из Грейнджа, Западный Баррингтон. Он стал еще одним жильцом муниципального жилого комплекса Бишопс-Крофт.