Вскоре меня отвинтила команда торгового судна «Галифакс». Что стало с Негром, не знаю. Может, снаряд, падая, раздолбал его яхту, а может, вполне удовлетворенный тем, что было, он уплыл, увозя воспоминания. Во всяком случае, я надолго потерял его из виду. «Галифакс» зашел в Пернамбуко, откуда я и отправился на отдых в Польшу.
В это самое время громадный болид упал в Каспийское море, и оно в единый миг целиком испарилось. Пузатые, набрякшие груды туч опоясывали землю и нависали над ней, угрожая вторым потопом, иногда в просветы между ними солнце брызгало пучком жарких лучей. Воцарилась гнетущая атмосфера. Никто не знал, как без ущерба вернуть вялые телеса назад, в то лоно, из которого они вышли, пока наконец не нашелся один, который начал щекотать одну — как раз находившуюся над опустевшим морем, — причем, самую фиолетово-черную, отвислую и тяжелую часть ее тела. Она же разверзла свои хляби. А когда она полностью излилась, то в небесную пустоту, созданную ее исчезновением, стали наплывать другие тучи, и тогда они по очереди — теперь уж механически, автоматически — стали сливать воды и воссоздали море.
Вернувшись к себе в деревню, в Сандомирское воеводство, я предался отдыху: немного охотился, немного играл в бридж, ездил по соседям с визитами… а в одном из соседних поместий была молодая особа, которую я с радостью украсил бы фатой и миртовым венком. Все стихло. Негр, как я уже сказал, куда-то пропал, а может его и вовсе не было, кроме того, надвигалась осень, падали листья, воздух, становившийся с каждым днем все свежее, как бы приглашал перекликаться, бежать куда-то, тосковать и шалить. От нечего делать я стал обдумывать устройство прогулочного шара системы Монгольфье, и вскоре мой шар был готов. Его оболочка была сделана из специального, очень легкого и прочного полотна, а подъемной силой был нагретый воздух. Поясняю: внизу полотно было так стянуто железным обручем, что оставалось довольно большое отверстие, в отверстие была помещена обычная керосиновая лампа, которая стояла на железных вилках, крепившихся на обруче. Стоило лишь зажечь лампу и немного подкрутить фитиль, как шар надувался и натягивал веревки, соединяющие его с корзиной. Свернутую оболочку я легко мог хранить в сарае, наполненная же воздухом (а на это уходило всегда около часа), она вырастала до тридцати-сорока метров в диаметре.
Такое простое преодоление самой большой трудности, т. е. использование керосиновой лампы в шаре таких размеров, я связываю не столько с моими личными способностями к технике, сколько с определенной вялостью атмосферы, воцарившейся тогда в природе. Впрочем, не отрицаю, когда я в первый раз уселся в корзину и увидел становившуюся реальностью, нависающую надо мной громаду, то слегка испугался — но то была легкая громада, и нежная в воздухе, как дитя.
Уже сам процесс нагревания шара — раздувание громадного баллона, натяжение канатов, увеличение эластичности, шипение керосиновой лампы — доставил большое удовольствие. Пришлось довольно долго ждать, пока воздух не расширится надлежащим образом. Вдруг шар неожиданно очень быстро пошел вверх. Я поскорее подкрутил фитиль, несмотря на это, шар задержался лишь чуть выше деревьев моего сада. Ласковый ветерок понес его над полями в направлении знакомого соседнего имения. Я проплыл над лесом и рекой, над деревней, где восторженные зеваки встретили меня криками приветствия, и оказался на высоте 50 метров над знакомым двором, перед знакомым и дорогим мне крыльцом с колоннадой. Я прикрутил фитиль, и шар тихо опустился на траву, а дом на его фоне выглядел как детская игрушка. Как же это было замечательно! Сколько смеха, сколько комплиментов мне и похвал моему шару! Никогда еще люди не видывали ничего подобного! Прервали полдник, чтобы посмотреть, потом меня пригласили на кофе с сыром и вареньем, а потом я взял в корзину только одного пассажира и посильней вывернул фитиль.
Физическое удовольствие от этой поездки заключалось прежде всего в том, что шар был огромным и надутым, а также в том, 1) что можно было плыть прямо над головами людей так, что они не доставали до нас руками; 2) что, встретив дом или дерево, можно было взмыть вверх и снова опуститься на землю; 3) что шар, хоть и громадный, был удивительно чувствительным, тихим и подверженным всем капризам воздуха, а мы в корзине — мы были точно такими же, как и он, восприняв его нежную детскую душу; 4) что дуновение, которое другим лишь овевало щеки, нас уносило, и нельзя было предугадать наших судеб в пространстве; 5) что без каких бы то ни было механизмов, не считая керосиновой лампы, даже без газа, а только полотно, канаты, корзина, мы и воздух, полотно, канаты, корзина и мы в воздухе; 6) а в-шестых и в-последних — прекрасная округлая тень, скользящая по траве. Но лично мне еще больше счастья, чем сам шар, доставлял пассажир шара. Первый раз в жизни я знакомился над лугами, над полями и над рощами, знакомился постоянно, все ближе и ближе, а она так охотно слушала меня, что я покрыл бы тысячей поцелуев ее маленькое, внимательное и понимающее ушко. Но, несмотря на то, что женщины, кажется, любят романтику, я смолчал о Негре и о других моих приключениях ввиду непонятного, но жгучего стыда, удерживавшего меня от лишних слов.