Не успела Янка договорить, как за калиткой показалась Виолетта Петровна. Постучала, а затем вошла. Уселась на крылечко, сдвинув к стене мое барахло из сумки, и строго приказала:
— А ну-ка, девочки, хватит лить слезы! И ты, Рина, прекращай орать благим матом, детей напугаешь…
Старушка замолчала, окинула нас изумленным взглядом и продолжила:
— Вы что, с ума сошли? Что за истерики? По большому счету что такого страшного произошло? Кто-то умер? Или, может, смертельно заболел? Поду-умаешь, три кобеля с цепи сорвались, побегают, побегают и домой вернутся…
Вот уж никогда не думала, что Виолетта Петровна — такая мудрая женщина. Как-то так все время получалось, что трезвой я ее почти не видела, а в пьяном виде от житейской мудрости Виолетты Петровны не оставалось и следа. Теперь же, пережив культурный шок и пересмотрев шкалу ценностей, филологиня сделалась просто кладезем рационализма. И под влиянием ее разумных речей то безграничное горе, что только что свалилось мне на голову, стало казаться чуть ли не благом…
— Отнеситесь к ситуации философски, — разворачивая и отправляя в рот леденчик, продолжала старушка. Курить она бросила вместе с отказом от спиртного и теперь подкрепляла принятое решение конфетами. — Берите от этой ситуации все. Вот ты, Рина, смогла бы без повода наставить рога своему Вадиму? Видишь, не смогла бы… А теперь ты сама себе хозяйка. По крайней мере, на время, пока твой благоверный не опомнится и назад не прибежит.
Вдруг Алла, утираясь подолом халата, неверной походкой двинулась к забору, оперлась на него и горестно проговорила:
— Бейте меня, девки, это я во всем виновата… Этот Гадованюк вчера, как только проснулся, ко мне подкатил, мол, пойдем, к речке сходим, прогуляемся, и все такое, а я ему возьми да и скажи: «Мне и Толика хватает, так что незачем мне с кем ни попадя у речки гулять…» А он засмеялся так паскудненько и говорит: «Глупая ты баба! Может, ты думаешь, что и ему тебя одной достаточно? Давай поспорим: если к завтрашнему дню все останется без изменений, я отдаю тебе этот пакет с деньгами. Ну а если Толик ударится во все тяжкие — тогда сама понимаешь…»
Алла всхлипнула, смахнула мизинцем слезу и закончила:
— И я, кретинка, вместо того чтобы обо всем рассказать Толику, стала с интересом ждать, что же будет дальше… Решила его испытать, проверить на верность. И вот вам пожалуйста — допроверялась…
И Алла снова заплакала, уткнувшись в ладошки. Галка клацнула зубами и кровожадно посмотрела в сторону домика дяди Юры, за дверью которого скрылся коварный змей-искуситель мужской половины «Шанхая». Засучивая на ходу рукава, она двинулась было карать мерзавца, но вдруг остановилась и вопросительно посмотрела на Алку.
— А Макс-то где? Он же вроде с нашими кобелями налево не бегал?
Алка подняла лицо, утерла глаза рукавом и простонала:
— А он еще раньше на ночном рыбинском поезде в Москву укатил… Взял у Эдика адрес девушки-Смерти и укатил… Вот бы мне тогда, идиотке, и забить тревогу, а я над братом только хихикала…
— Стоп! Прекратить самоистязания! — скомандовала Виолетта Петровна. — Быстренько всем накапать себе валерьяночки — и спать! Нервы свои пожалейте! А детей я накормлю и до обеда займу, так что не беспокойтесь… Отсыпьте мне только манки и дайте пакет молока… А мужики ваши вернутся, вот увидите. Только вы их слишком быстро не прощайте, а то повадятся такие пердиманокли выделывать, потом сами же прощать замучаетесь.
Мы, зареванные брошенные женщины, не заставили себя долго упрашивать и с каменными лицами и чугунными сердцами, накачавшись седативными препаратами, завалились в свои постели с твердым намерением хорошенько выспаться. И смею вас заверить — мне, несмотря ни на что, это удалось.
Когда я с трудом продрала ото сна опухшие заплаканные глаза, солнце стояло в зените. То, что произошло ночью, слегка потеряло свою остроту, но все еще давило на грудь черной мерзкой жабой. Я вдруг вспомнила, что доверчивый сотрудник ДПС ждет не дождется, когда же я привезу ему на пост ГАИ талон техосмотра, и торопливо свесила ноги с кровати. Но тут внимание мое привлекли резкие голоса на улице. Под окном разговаривали двое.
— Знаешь что, моя хорошая, — говорил Гадованюк, — я весь этот цирк с неверными мужьями и ветреными любовниками только ради тебя и затеял, а ты строишь из себя девочку-курсистку… Ты же прекрасно понимаешь, что мне эта рыбалка нужна, как жирафе чешки. Теперь-то что нам мешает быть вместе? Братца твоего я спровадил, жениха тоже, так что не капризничай, деточка, давай я поживу у тебя недельку, а там видно будет… А вдруг это любовь? Может, я даже женюсь на тебе…