Он выучил эти стихи еще в детстве, когда мать рассказывала ему и Бригитте об удивительном городе Ленинграде, в котором родилась и выросла. Мать хорошо рисовала, и ее рисунки, изображавшие чудесную северную столицу другого мира, занимали почти половину коробки. На обратной стороне рисунков она писала стихи: Лефевр, влюбившийся по ее рассказам в далекий город, выучил их наизусть. Ему казалось, что так он будет ближе к матери, несчастной чужестранке, по воле случая попавшей в Сузу.
Выложив рисунки, Лефевр достал из коробки тетради: в них были записаны слова на русском языке с транскрипцией и переводом на валеатский. Раскрывая их наугад и перелистывая пожелтевшие страницы, он жадно впивался взглядом то в одну, то в другую строчку, убеждаясь, что до сих пор прекрасно помнит родной язык своей матери. Отец в свое время ругал ее, говоря, что за речи на русском их всех заберет инквизиция: ведьма из иного мира в доме дворянина, слова, которые напоминают заклинания, дети, распевающие непонятные песни – этого более чем достаточно для обвинения в злонамеренном колдовстве. Лефевр всегда поражался тому, почему отец, всегда производивший впечатление холодного и бездушного человека с каменным сердцем, привел в свой дом жалкую оборванку, встреченную возле кладбища, и не просто привел, а сделал законной женой, которой не изменял даже в мыслях.
В дверь постучали, и Луиз, одна из служанок, внесла в кабинет поднос с ужином. Лефевр кивнул ей и принялся убирать тетради обратно в заветную коробку.
– Миледи скоро спустится, – сообщила Луиз, накрывая на стол. Телятина в винном соусе с овощами издавала прямо-таки невероятный аромат. – Амина помогает ей одеться.
Лефевр снова кивнул. Будь воля Луиз, она болтала бы днем и ночью и уж точно выспросила бы у хозяина дома все подробности о неожиданной гостье – вот и сейчас едва сдерживается, чтобы не задавать вопросов. В дверь снова постучали, и дворецкий, открыв ее, пропустил в кабинет рыжую чужестранку и сделал служанке знак уходить. Луиз выскользнула из кабинета, закрыла дверь, и девушка посмотрела Лефевру в глаза и еле слышно прошептала:
– Спасибо вам. Спасибо вам огромное. Вы даже не представляете…
– Представляю, – Лефевр вышел из-за стола и приблизился к своей гостье. Сейчас, после горячей ванны, одетая в старое платье не по размеру, она казалась удивительно красивой. Влажные рыжие волосы были наскоро подхвачены умелыми руками служанки в высокую прическу, карие с прозеленью глаза смотрели на Лефевра с благодарностью и надеждой, даже уродливые пятна старых синяков на светлой коже не портили впечатления. Лефевр смущенно отвел взгляд – в конце концов, неприлично так таращиться на девушку – и произнес: – Все позади, теперь вы в гостях у друга. Прошу к столу, полагаю, вы голодны.
Судя по всему, девушке действительно пришлось голодать: она опустошила свою тарелку в считаные минуты и робко попросила добавку. Лефевр с удовольствием положил ей еще телятины и сказал:
– Вам сейчас нужно отъедаться. Давно вы в Сузе?
Девушка неопределенно пожала плечами. В глазах снова заблестели слезы.
– Я не знаю точно. Пять-шесть недель… Простите меня, в голове все путается…
Она шмыгнула носом и бессильно уронила руки на колени. Лефевр налил вина в высокий хрустальный бокал и протянул ей.
– Вот, выпейте. Вы ведь не помните вашего имени, так?
Девушка сделала глоток вина, поморщилась и кивнула. Лефевр придвинул свое кресло поближе и взял ее за руку. Девушка содрогнулась, словно прикосновение испугало ее, но руки не отняла.
– Мне как-то надо вас называть, – мягко произнес Лефевр. – Сегодня день поминовения святой Алиты, провозвестницы рождения Богоматери. Как вам имя Алита?
Девушка глубоко и прерывисто вздохнула и утвердительно качнула головой. Лефевр довольно улыбнулся.