— Он и вправду хорош. Светловолос, глаза красивые. Фактурный мальчик, Лиза. И как молод!
— Не так уж и молод, тридцать-то наверняка есть. Ну, двадцать шесть.
— Я и говорю: как молод!
Между возрастом Лизы и мамы зияла пропасть в двадцать два года. Так что блондин с красивыми глазами для Алины Владимировны был бессовестно юн.
— Ах, Лиза, — изменила тон Алина Владимировна, — ты опять? — Она раздраженно вертела в руках тонкую зажигалку.
— Ну, мама! — всплеснула руками Лиза. — Ты же знаешь, я не курю. Это так — для эффекта, для антуража!
— Втянешься, глупая. «Для эффекта»! Ты и так вполне эффектна. Неужели ты не нравишься себе такой, какая есть?
— Ты прекрасно знаешь, откуда мои комплексы, мама. Трудно поверить, что пользуешься успехом, если в трехлетнем возрасте тебя бросил самый главный мужчина в жизни.
— О боже! — взмолилась Алина Владимировна. — Завела старую песню. Прошу тебя, не начинай!
— Нет, начну, — въедливо продолжила Лиза. — Даже если на меня обратит внимание мужчина, сочетающий в себе импозантность Пирса Броснана, надежность Брюса Уиллиса и ироничность Михаила Леонтьева, то я все равно не поверю, что в меня кто-то влюбился. Ведь я оказалась не нужна собственному отцу!
— И хватит убиваться, — улыбнулась Алина Владимировна. — Как ты сказала — элегантность Пирса Броснана и надежность Брюса Уиллиса? У-хм-м. Недурно. Я бы не пропустила!
— У меня на всю жизнь в душе клеймо ненужности! — патетично заметила Лиза, ловко отправляя в рот кусок трюфельного пирожного.
— Не обманывай, Елизавета! Ты в полном восторге от собственной персоны, я знаю. «Клеймо ненужности»! Ври кому-нибудь другому. Ты считаешь себя совершенством, и не без оснований. Ты прелесть, ты ангел!
— Спасибо. Конечно. Да, я ангел. Но все равно… Вы могли бы с отцом что-то придумать. Чтобы не травмировать меня.
— Двадцать лет прошло, а ты меня все пилишь. Я ни в чем не виновата. Это неприятная тема, Лиза, давай оставим ее. Не будем обсуждать.
— Извини. Прости. Зациклилась. Больше не буду.
Тема нравственных страданий малютки, брошенной отцом, возникала всякий раз, стоило Алине Владимировне сделать Лизе какое-то замечание. Напомнить мамуле о несчастной доле пятидесятипроцентной сиротки, вызвать у нее угрызения совести (не сумела удержать мужа, отдала другой женщине!) являлось для Лизы способом психологической защиты.
— Конечно-конечно, хватит уже об этом думать, — сдала позиции Елизавета, увидев, что мама немного погрустнела, сникла и потухла, насколько это возможно при ее цветущем виде, сверкающей губной помаде и ярко-изумрудном летнем костюме от Труссарди. — Я уже выросла и мне никто кроме тебя не нужен. А я порчу тебе нервы. Я исправлюсь, честно! Я борюсь со своими недостатками.
— Тебе не с чем бороться, — отрезала Алина Владимировна. — У тебя нет недостатков. Самокопание — вредная привычка. От нее глаза тускнеют, румянец исчезает. Дай мне одну сигарету.
— Нет, мама! — закричала Лиза. — Хочешь, чтобы я бросила… А сама стреляешь у меня!
— У тебя приятные сигареты. И дорогие. Транжирка. Транжиришь деньги и здоровье.
Соблазн был велик — после чашки кофе выкурить одну из перламутровых Лизиных сигарет. Алина Владимировна не устояла. А Лиза сказала себе «нет!». Надо остановиться, пока не поздно. Вдруг симпатичный блондин, настойчивыми взглядами просверливший в ее плече, щеке, груди несколько глубоких дыр, не выносит девиц с сигаретой? Вдруг он решит, что Лиза — заядлая курильщица и табачный запах из ее рта так же неистребим, как международный терроризм? О, нет, от нее пахнет очень и очень приятно. Тонкими духами от Кашарель или Пако Рабанна, иногда — Армани. Короче, Лиза сказала себе твердое «нет!» и направилась к бильярдному столу. Она поступила мудро, так как пытливоглазый юноша сразу же поднялся со стула и поплелся следом.
— Профи? — застенчиво улыбнулся он, окружая бильярдистку знаками услужливого внимания: протянул кий, сложил шары.
— Да нет же! — почему-то рассмеялась Лиза. — Так, размяться.
Она держала в руках кий и смотрела на Валдаева снизу вверх.
— А вы?
— Я вообще до недавних пор был убежден, что все это — орудия убийства, — признался Александр. Он взял другой кий и, скорчив страшную, кровожадную физиономию, проткнул им воображаемого противника, как шпагой. — Но ошибался.