— …Вчера они кинули в кастрюлю с общественным супом трех растущих покемонов. Бабушка подарила. То есть моя свекровь, — продолжала Мария горестное повествование о проделках сочной поросли.
— А что это? — удивилась Лиза.
— Такие маленькие фигурки. В воде увеличиваются до невероятных размеров. И в супе тоже. Вся группа осталась без супа.
— Суп мерзкий! — донеслось с заднего сиденья.
— А вас не спрашивают, — с искренней любовью рявкнула Маша.
— Не дерзи! — получила она в ответ.
— Препираются! — восхитилась Лиза. — А вроде бы совсем малыши!
— Угу, малыши. Суп, значит, мерзкий. А методическая разработка объемом в двадцать печатных листов вкусная? Зачем вы ее съели? Воспитательница собиралась повысить разряд, три месяца готовилась!
— Мы львы! — закричали близнецы. — Мы питаемся!
— Постой-постой, — уточнила Лиза, — они съели двадцать печатных листов, и им ничего не было?
— Как это не было! Полдня простояли в углу.
— Нет, а животы не болели?
— Ничего у них не болело. Особенно у них не болела совесть. По причине полного отсутствия. А зачем вы вчера искусали бедную Ксюшу?
— Мы крокодилы! — зашлись в восторге дети, — мы хотим кусаться!
— Лиза, я думала, Ксюшина мама сама меня сожрет, как крокодил.
— Бедная Маша!
— Да уж, и впрямь бедная, — вздохнула Маша. — Заведующая в пятый раз посоветовала мне показать сладких детишек психологу. Ах, не знаю, что вы будете делать дальше! У вас совершенно неуправляемые дети! Реактивные! Знаете, это ведь не шутки! Тут речь идет о неполноценности! Неизвестно, во что выльется такое вот поведение… — противным голосом изобразила заведующую Мария.
— Мы классные! — завопили с заднего сиденья. — Мы отличные молодые люди. Мама, ты нас любишь?!!
Мария Здоровякина шмыгнула носом.
— Мама, ты нас любишь?!! — наполнил салон душераздирающий вой. Детям требовалась любовь, несмотря на растущих покемонов, искусанную Ксюшу и подозрение в умственной неполноценности.
— Я вас обожаю! — заверила Маша. — Только, пожалуйста, пусть сегодня ваш садик еще немного постоит. Не взрывайте его сразу.
Один раз вкусив сладость секса, Пульсатилла отпустила тормоза. И в этом не было бы ничего плохого, если бы не комплекты разномастных котят, выдаваемые на-гора персидской красоткой с удручающим постоянством. Получив в зубы очередную порцию писклявого, слепого, жалкого в своей беспомощности потомства, Александр хватался сначала за сердце, потом за голову и начинал носиться по городу, словно Карлсон, уговаривая знакомых взять «ну, хотя бы одного!» котенка.
— Нет, Пульсатилла, я тебя не понимаю! — выговаривал Саша Валдаев [2] любвеобильной персиянке. Хотя в глубине души он превосходно ее понимал. Он тоже безгранично любил секс. Но при чем здесь дети?!
— Я тебя не понимаю, Пульсатилла! Сколько раз я тебя просил: не исчезай! Подожди! Я приведу тебе кота. Порядочного, приличного парня с родословной. Пушистого, голубого. Нет, нет, не в этом смысле голубого, я неправильно выразился. Серого, как и ты. И породистого! Чтобы потом людям было не стыдно в глаза смотреть! А ты? Почему тебя тянет на всякое быдло? С кем ты спишь, Пульсатилла? Ты, аристократка?
Глубина падения бессовестной кошки потрясала. Аристократизм и развращенность сочетались в ней, как в пресытившейся виконтессе из свиты Людовика XV, которая в маске и плаще выскальзывает из золоченых покоев родового замка, чтобы тайно и вожделенно отдаться грубому, пропахшему потом, несвежим тряпьем и рыбными потрохами торговцу на городском рынке.
Дети были милы, игривы, но неконкурентоспособны. Зачастую в одном экземпляре сочетались роскошные персидские щеки, туловище сиамца и сибирский хвост. Это удручало и подтверждало всеядность Пульсатиллы в выборе сексуальных партнеров.
— И вот опять, снова, в очередной раз! Сарделька антарктическая! — убито восклицал Валдаев, сноровисто, как опытный гинеколог, ощупывая тугой живот Пульсатиллы. Кошка урчала от удовольствия. Она пропускала мимо ушей гневные тирады хозяина, она не сомневалась, что он все равно ее любит. — Ну, погоди! Дождешься! Отправлю на аборт! И вообще задушу! Пульсатилла вылезла из-под приятно-тяжелой руки Валдаева и, покачивая поднятым хвостом, как эквилибристка веером, спокойно проследовала на кухню. Там она неуклюже вскарабкалась на стол, потом — на подоконник и уставилась в окно. Под окном — Пульсатилла не видела, но знала — сверкал лаком практически новенький и горячо обожаемый Александром «лендровер», и Пульсатилла намекала, чтобы Валдаев перестал гундеть над ухом, а ехал туда, куда и собирался — на работу.