— Ой, ладно, — вмешивается Жас, замечая мое лицо. — Посмотрю какие-нибудь натуральные средства. Должны быть травки…
— Ей нужно нормальное лекарство, — решительно говорит Питер. — На твои вуду-штучки нет времени.
— Это круг исцеления…
— Подожди, где больница? — Патрику явно нужно за что-то зацепиться в этом безумии, и он вытаскивает телефон.
— Лауххаммер, городок в трех часах езды отсюда. — Каждый раз, когда я делаю шаг вперед, меня словно бы отбрасывает назад, на сотни километров, на этот раз — прочь из Берлина, который начал казаться мне подходящим местом для жизни. Я заметила, что у болезни Крона есть кое-что общее с моим отцом: она все время утаскивает меня куда-то, а еще, как его голос, всегда меня сопровождает.
— Ладно. — Питер нарушает тишину. — Мы приедем тебя навестить и привезем печеньки!
Все кивают. Кроме Эмбер.
— Я с тобой, — говорит она.
— Эмбер, ты не можешь лечь со мной в больницу, если с тобой все в порядке.
— А кто сказал, что со мной все в порядке? — Она явно оскорблена. — Да я вообще не в порядке! Короче, когда ты туда поедешь, я скажу, что вскрою себе вены, если тебя уведут. Этого хватит, чтобы меня положили в отделение для психов. И мы сможем вместе пить чай.
Все с ужасом смотрят на нее.
— Может, мы просто будем приезжать почаще? — предлагает Жас.
Я тихонько кашляю:
— Если вы вдруг приедете, то я там буду не как Шерил. Это псевдоним, который я использовала как модель и писательница.
— А как тебя зовут по-настоящему?
— Харбхаджан.
Питер хохочет:
— Ну конечно! А как еще! Не могло же у тебя быть нормальное имя!
— Оно индийское? — Патрик откладывает приложение с картой. Оно ему больше не поможет.
— Это на санскрите. Мои родители тогда были сикхами… Они называли меня Бхаджан.
— Бомжан?
— Нет, Питер! — От абсурдности происходящего и от самой возможности свободно смеяться у меня трясутся плечи: — Бхаджан!
Жас вздыхает:
— Я-то думала, это в моей мексиканской семье День благодарения всегда сопровождается драмами, но ты, конечно, круче.
Питер радостно улыбается, поднимая бокал:
— За нашу Бомжан.
Несколько месяцев у меня получалось удерживать маму от приезда, но теперь она полна решимости прилететь из Люксембурга и сопроводить меня в больницу. И тогда я говорю то, что до этого говорила ей только один раз: нет. То ли время, которое я прожила одна, то ли мои веселые друзья помогли мне понять: моя семья меня убивает. Я злюсь на мать и на них всех: на деда с бабкой, на суд, на отца, который никогда меня не любил. Но больше всего — на себя, за то, что позволила им так с собой поступать. Я не вижу выхода, так что хочу полностью стереть прошлое. Весь этот грандиозный обман. Я хочу убежать так далеко, чтобы никто меня не нашел.
В мой последний вечер в Берлине мы с друзьями целиком занимаем подпольный винный бар на тихой мощеной улице. Мы сидим кружком, свет приглушен, из колонок звучит «Ву-Тэнг». Кажется, что этот момент будет длиться вечно, и он нам нужен. Весной Эмбер уедет в Китай, Питер в — Африку, а я… я даже не знаю, что останется от меня к весне. Но когда они идут танцевать, я позволяю себе забыть обо всем. Смотреть на них — как смотреть на то, что могло бы случиться со мной.
Уже ночью они провожают меня до дома. Мы скользим по обледеневшей улице, тихо падает снег. Они бегут вперед, оборачиваются, тянут меня за собой, наши голоса эхом отдаются от темных зданий и черных дверей. Питер нагибается, чтобы слепить снежок.
У них будет еще много таких вечеров, а я никогда не забуду это чувство. Меня тянут вперед, шерстяная шапочка сбилась набок, и я смеюсь, как ребенок, которым никогда не была.
Глава 43
Лауххаммерская больница, Рождество, 26 лет
Неделя идет за неделей. Выглядывая из окна палаты интенсивной терапии, я не знаю, хочу ли выйти отсюда. Когда я пытаюсь представить возвращение в мир, мне снова становится страшно. Мир такой огромный, хаотичный, непредсказуемый, а я — скелет ростом пять футов одиннадцать дюймов и весом девяносто восемь фунтов. Все, что я чувствую, — слабость, неспособность пройти нескольких шагов. А еще я больше не верю в себя. Здесь ничто не мешает мне вспоминать все, что произошло со мной. Как я вообще могу верить своим инстинктам и здравому смыслу, если я так долго позволяла себя обманывать? Всю жизнь!