— Почему ты злишься? — тихо спрашивает он.
Забавно, я никогда раньше не замечала, но в свете заката его глаза из карих становятся зелеными. Я отворачиваюсь.
— Что я сделал такого, что ты мне не доверяешь? — Он так напряженно ждет ответа, что я перестаю сердиться, как только произношу первое слово.
— Дело не в тебе, — вздыхаю я. — А во всем моем детстве.
Он заправляет мне за ухо прядь волос, которая выбилась от ветра.
— Во всем виноват салат?
Я смеюсь, а он улыбается:
— Расскажи.
И я рассказываю. Только основное. Обо всех людях, которых мне пришлось бросить без предупреждения. О том, что я не могла заслужить одобрение отца, как бы ни старалась. Честно говоря, короткое пребывание в тюрьме осталось единственным моментом, когда я чувствовала себя частью какой-то нормальной системы. Я рассказываю о Нью-Йорке, о том, как в одиночестве пыталась выжить среди акул. Все вокруг начинает расплываться, и я отворачиваюсь, вытирая глаза.
— Иди ко мне. — Он встревоженно хмурится и прижимает меня к своему твердому плечу.
Туристы смотрят на нас.
— Я не хотел тебя расстраивать, прости, — шепчет он куда-то мне в макушку.
Но меня переполняет странный восторг. Я просто плакала. На глазах у мужчины, которого почти не знаю. Как нормальный человек. И мы впервые серьезно разговариваем. Он тоже вырос, так сказать, на поле боя. Жил без всяких правил и дрался на улицах, пока его родители колотили друг друга дома. Кажется, этим и объясняется наше сходство.
После того как мы расстаемся, я иду вдоль реки, от Трастевере до Пьяцца-дель-Пополо, и думаю. Останавливаюсь у дверей квартиры. Интересно, состоится ли наше вечернее свидание?
Когда он звонит, чтобы его отменить, я не удивляюсь. Уже поздно, рейс у него ранний, но я чувствую, что просто сегодня зашла слишком далеко. Меня слишком много.
Каждое утро согбенный старик, не обращая внимания на мчащиеся машины, медленно толкает по улице деревянную тележку с моими любимыми подсолнухами. Высунувшись из окна квартиры, я наблюдаю, как он устраивается на углу. В своем коричневом кардигане и фетровой шляпе он как будто сошел со старинной открытки.
На звонок телефона я отвечаю почти машинально.
— Мы можем увидеться до того, как ты пойдешь на занятия? Я еще успею добраться до аэропорта, наверное.
Двадцать минут спустя Томас прикатывает в своей кожаной куртке, которая мне так нравится, и паркует мотоцикл рядом с горой подсолнухов. Я впускаю его в дом.
Бхаджан, хотя бы немного постарайся вести себя круто!
На крохотной кухне я наливаю зеленый чай в свою единственную кружку. Какое-то время мы молчим. Утреннее тепло просачивается сквозь ставни, к полудню тут будет нечем дышать.
— Я много думал о нашем разговоре, — начинает он, протягивая мне кружку.
— О котором?
— Ну, о серьезном.
— Ах да. — Я скрываю волнение за улыбкой. — Это наш единственный серьезный разговор.
Он не улыбается.
— Я всю ночь думал. Я не знаю, есть ли в английском выражение, которое подойдет для этого случая. Mi displace[20].
— В смысле, ты просишь прощения?
— Да, но не совсем. Мне по-настоящему жаль, что тебе пришлось через это пройти. Mi displace veramente[21].
Мы сидим на высоких кухонных табуретах, наши колени соприкасаются, его рука лежит на моей голой ноге. Он наклоняется и целует меня, чуть прикусывая губу. Потом берет одну из множества ручек, валяющихся на столе, переворачивает визитку местной джелатерии и начинает писать.
— Мы же можем продолжить общение? — Я этого не ожидала. Меня сильно отвлекают его мышцы, которые ходят под белой футболкой. Я думаю, что первый раз в жизни хочу кого-то запомнить. Хочу запомнить вес его тела. Каким-то образом мы оказались в точке, где ему приходится вести себя прилично и тратить драгоценное время на запись разных способов созвониться. Может быть, мне придает мужества его отъезд. Мы просто не успеем зайти слишком далеко. А может, я просто начинаю понимать: не все обязано длиться вечно. Иногда два человека могут встретиться ненадолго. Но это не делает встречу менее важной.
Прижавшись губами к его щетинистой щеке, я говорю:
— Снимай футболку.
Он разворачивается ко мне и вызывающе приподнимает темные брови:
— Это еще зачем?
— Просто снимай! — смеюсь я почти зло.
Улыбаясь, я беру его за руку и веду в спальню, а потом он бросает меня на кровать и стягивает футболку, как это делают парни — одной рукой, не боясь растрепать волосы. Впервые я радостно тянусь к кому-то, хочу почувствовать каждый дюйм его тела. Он стоит надо мной в одних потертых джинсах. Я хочу потянуть его на себя, но он похож на картину. Взъерошенные черные волосы, сильная челюсть и худощавое тело бойца с длинным шрамом на груди.