— Может, мама хочет остаться здесь и купить дом? — осторожно спрашиваю я.
— От тебя ничего не укроется, — улыбается он.
— Так мы останемся? — Я слышу надежду в собственном голосе. Мне нравятся австралийцы.
— Бхаджан, вот именно такое мышление и ведет к катастрофам.
Я задумчиво жую и смотрю на бегущие по экрану цифры. Женщина с зализанными назад светлыми волосами что-то говорит.
— Жизнь на одном месте кажется безопасной, но так они легко смогут найти тебя. — Папа поднимает вверх указательный палец. — Всегда помни — нельзя действовать с позиций неопределенности или страха. Никогда!
Я представляю, как они появляются, как люди с ружьями ночью выбивают нашу дверь и кричат на мою семью. Он, наверное, чувствует мое напряжение, потому что его голос становится мягче:
— Не беспокойся, Бхаджан. Я всегда сумею тебя защитить.
Я чувствую себя вполне спокойно, когда просыпаюсь от громкого треска скотча, который отматывают и клеят на картонные коробки. Мама работает очень быстро, решая, что нужно тащить с собой через полмира, а что можно поручить богам хранения. Я внимательно слежу, чтобы ни одна из моих драгоценных мягких игрушек или кукол не попала не в ту коробку. Судя по моему опыту, любая служба хранения — это черная дыра, откуда ничего не возвращается. Наши вещи раскиданы по разным континентам, и папа частенько забывает платить по счетам. Их вечно продают с аукциона или сжигают.
Завтра мы уедем, но я не представляю, куда мы направимся. Я младше всех, и меня часто оставляют в неведении, чтобы я случайно не проговорилась. Мы сообщаем, что едем во Францию, так что я сразу понимаю, что там мы точно не окажемся. Папа, одетый в свободную белую рубашку и льняные брюки, останавливается у входной двери, оглядывает квартиру, кладет крупную руку на подоконник.
— Все довольно туманно, — говорит он самому себе, а потом подмигивает мне: — Пора следовать за солнцем.
Глава 4
Кейптаун, ЮАР, 5 лет
Мы находим Фреда в магазине приколов в центре Йоханнесбурга. Движение против апартеида набирает обороты. Полицейские, с дубинками в руках и оружием на боку, подозрительно оглядывают прохожих. Я привыкла к непростым ситуациям, но от атмосферы на улицах Йобурга у меня волоски на руках встают дыбом. Повсюду в этой стране мы видим, что черные и белые разделены. Напряжение пульсирует в воздухе, словно волны жара над потрескавшимся асфальтом. Но папа всегда мечтал пожить в прекрасной Африке и никогда не позволил бы мелочи вроде гражданской войны нам помешать.
Я изучаю фальшивый глаз в витрине магазина, а остальные бродят где-то рядом. По тротуару проходит чернокожий паренек, кажется, еще подросток. Лицо у него серьезное и очень взрослое. Мое внимание привлекает его белоснежная футболка — точнее, красное пятно на ней. Из носа у него течет кровь, но парень держится очень прямо.
Я кладу глаз на место.
— Вот это вещь! — вдруг кричит папа с другого конца магазина.
«Вещью» оказывается отрубленная рука в крахмальном белом рукаве с серебряной запонкой и таким же обручальным кольцом на пугающе реалистичном бледном пластиковом пальце. Тонкая струйка крови стекает по ладони. Мы хватаем руку, даем ей имя Фред и отбываем в Кейптаун. Мама явно испугана.
За сто долларов в неделю мы пребываем в раю — на холмах Констанции, что недалеко от города. В доме очень светло и лежат мягкие новые ковры, ласкающие босые ноги. Я впервые живу в особняке и поражена его размерами. Здесь столько спален, что у нас остались две свободные. В самой большой мы устроили полигон для лего-экспериментов.
Мне разрешают играть в саду, но запрещают выходить в буш, окружающий поместье. Говорят, что там живут черные, многим из которых пришлось покинуть свои дома, и что они не слишком любят белых жителей Южной Африки, сопротивляющихся концу апартеида. Может, нам нужны футболки с огромной надписью типа: «Профессиональные кочевники-сикхи. Просто проходили мимо»? Ну чтобы обозначить свою позицию.
Так или иначе, два раза в неделю мы занимаемся дзюдо, учимся отбиваться от убийц, воров и чертовых бюрократов. Фрэнк блистает в группе пятнадцатилетних, а меня, как всегда, валяет по полу рыжий мальчишка, из-за которого я страдаю уже несколько недель. Я придерживаюсь семейного кодекса, запрещающего демонстрировать слабость на публике, и только один раз, уже в машине, я не выдерживаю и начинаю плакать: