— Опять дразнить судьбу? Это опасно. Почему сейчас, когда мы наконец-то прижились здесь? — Мама не злится, но не понимает, в чем дело.
— Это всего-навсего пара интервью о рынке золота.
— Но мы здесь живем под другим именем. Твое фото было в газете. А если тебя узнают?
— Я здесь много лет не был.
— Но нас все равно смогут найти. Ты использовал свое настоящее имя!
Это привлекает мое внимание. Я не представляю, как зовут моих родителей или когда они родились. Брат с сестрой тоже не знают. Кьяра говорит, что знала, когда была совсем маленькая, но не может вспомнить. Мне всегда говорят, что это для моего же блага, на случай если меня будут спрашивать. И это правда, потому что на допросе в аэропорту мне было довольно легко — я все равно не смогла бы ничего сказать.
Известная мне семейная история начинается со встречи моих родителей. Обо всем, что случилось до этого великого дня, я имею очень смутное представление. Я знаю, что мама — француженка и что она работала во французском банке, где и встретила папу. Мне нравится слушать о том, как она открыла дверь важному клиенту, спросила, как дела, ожидая дежурного ответа. Мужчина же раскинул руки, широко улыбнулся и ответил: «Фантастически!» Они поженились через год, пару лет спустя родилась Кьяра, а вскоре после нее и Фрэнк. Через десять лет, которые ушли на «подготовку к такому счастью», как говорит папа, на свет появилась я. Это то, что мне известно. Остальное смутно, как будто затянуто туманом, плотным и неподвижным, таким же, что по утрам висит над Ванкувером. Если выйти наружу, ты как будто теряешься в нем — но и чувствуешь себя защищенной от всего мира, точно прячешься за белой мягкой подушкой.
— Мы так стараемся придумывать имена, легенды, вот это все, а потом ты даешь интервью под настоящим именем. Он нас выследит. Он сможет нас найти…
— Расслабься, я все улажу. Это бизнес.
— У нас хватает денег. Совсем не нужно раскрывать себя.
— Я все улажу, — решительно произносит он.
У себя в комнате я сворачиваюсь под одеялом и смотрю в окно на огоньки, мчащиеся по мосту Лайонс-Гейт. Когда ты подслушиваешь, то остаешься с информацией наедине. Ее ни с кем не обсудить, и в этом главная проблема. Закрывая глаза, я пытаюсь расслабиться. Папа обо всем позаботится. Он всегда так делает.
Но один вопрос меня никак не оставляет. Кто этот «он», о котором говорит мама?
— Не позволяй этим дурочкам на себя влиять. — Одна папина рука лежит на руле, другой он жестикулирует в такт своим мыслям. Мы едем на гимнастику. — Они просто недоразвитый скот. Естественно, что они ополчаются на тебя, мой маленький независимый мыслитель.
— Но что мне делать? Они страшные!
— Улыбайся. Не давай им понять, что они тебя задели. Не доставляй им удовольствия тебя расстроить.
— Но они меня расстраивают! — Я не понимаю его.
— Конечно, но зачем им это знать? Сила в том, чтобы уметь справляться с враждебностью. Улыбайся и плати этим филистеркам той же монетой.
Я с сомнением смотрю на свои голые коленки, не зная, кто такие филистерки.
— Я буду рядом все время, — говорит он. — Приходи ко мне, если что-то понадобится. Разобьем пару голов.
В раздевалке я натягиваю любимое синее трико и делаю глубокий вдох. Когда я вырасту, все станет лучше. Должно стать легче. Расправив плечи, выхожу в зал, где другие девочки делают растяжку, и тут же замираю, борясь с желанием спрятаться и подождать, когда стану взрослой. Но ощущение присутствия где-то рядом отца придает мне сил. Задрав подбородок, я иду навстречу девочкам и улыбаюсь.
Вскоре после этого я замечаю, что начинаю глохнуть.
Это происходит постепенно. Я жду своей очереди рядом с другими, но вдруг понимаю, что почти их не слышу. Я прошу Эшли Л. повторить, но разбираю только каждое второе или третье слово.
— У тебя со слухом что-то, что ли? — Даже Шэннон слегка встревожена.
Два дня спустя я впервые оказываюсь у отиатра. Мне редко приходилось бывать у докторов, меня никогда не прививали, и от всех этих грозных металлических штук у меня громко колотится сердце. Рядом стоит папа. Входит врач, на вид одновременно дружелюбный и лживый, и начинает тыкать меня стальными инструментами.
— Пока я не вижу ничего необычного. — Он пожимает плечами. — Но мы можем провести кое-какие исследования. Сейчас ты хорошо слышишь?
— Сейчас да. Это иногда накатывает.
— Гм… По-моему, нет никаких проблем. Ты уверена, что не придумываешь?
— Шарлатан! — бушует папа, когда мы выходим. — Самый обычный представитель медицинской профессии.