Пока мы играем друг с другом в гляделки, мимо проезжает ржавая серая машина, кренящаяся набок оттого, что за ее крышу цепляется еще один пассажир. Все поворачиваются к нам. Европейцев в этих местах почти не бывает, и мы представляем собой необычное зрелище: двое взрослых сидят впереди, двери распахнуты, а трое детей устроились за ними. Казалось бы, обычная семья сикхов. Вот только наш папа — широкоплечий викинг шести футов ростом, дочерна загорелый, с копной непослушных рыжеватых волос и бородой, спадающей на грудь. Из одного термоса с ним пьет чай моя мама: у нее тонкий профиль, большие синие глаза и стройные ноги в черных брюках. На заднем сиденье — двое темноволосых подростков — Фрэнк, пугающе красивый, и Кьяра. Она хмурится, понимая, что ей до него далеко. А рядом с ними — я, крошечная неожиданность, четырехлетняя миниатюрная копия отца в красном денгари. Ко всему прочему, зовут меня Харбхаджан Хальса Нанак.
Лично мне очень нравится, что мы такие странные.
— Харбхаджан, будешь доедать? — спрашивает Фрэнк и тянется за остатком моей чапати.
Я наслаждаюсь лепешкой, подставив лицо рыжему закатному солнцу. Воздух невероятно тих, как бывает только вдали от городов и цивилизации. Со скоростью молнии я прижимаю чапати к груди.
— Дай ей поесть. — Кьяра толкает его в плечо.
Она на два года старше брата и ведет себя очень уверенно.
— Заткнись! — Фрэнк отталкивает ее руку и откусывает полбанана.
С тех пор как ему исполнилось четырнадцать, он ест все, до чего может добраться, но растет только вверх. В этом, как и во многом другом, они совсем не похожи друг на друга, о чем Фрэнк постоянно напоминает ей одним своим видом.
Я спрыгиваю на землю, зажав чапати в руке, и направляюсь к папе. Он стоит перед открытым капотом и изучает двигатель.
— Бхаджан, иди сюда. Я покажу тебе, как работает мотор. — Он наклоняется и подхватывает меня.
Его борода щекочет мне щеку. Я наполняюсь противоречивыми чувствами: счастьем, потому что папины огромные руки крепко держат меня, и унынием, оттого что урок может оказаться долгим.
— Помнишь, что я тебе рассказывал про карбюратор?
Я лихорадочно копаюсь в памяти, но ничего не могу оттуда выудить.
— А теперь перейдем к поршням. Они сжимают смесь бензина и воздуха… — Отец замолкает и берет в качестве наглядного пособия термос.
Я стараюсь запомнить как можно больше слов, потому что знаю, что в будущем меня ждут вопросы и викторины. Они случаются в любое время: после утренней семейной кундалини-йоги, когда мы покупаем гхи[1] на рынке, перед еженедельной получасовой тихой медитацией. Мы трое не ходим в школу, потому что папа считает все образовательные учреждения рассадником правительственной пропаганды и сборищем туповатых бюрократов. Так что мы учимся по ходу дела.
«Время географии», — объявил он как-то утром еще до рассвета.
Мы все стояли на туманном плато, нас немного тошнило от высоты, и единственное, о чем мы мечтали, чтобы он таскал нас в эти непонятные походы в человеческое время. Я сонно ежилась и смотрела на гору облаков.
Солнце поднималось медленно, согревая мои голые руки. Когда туман рассеялся, вокруг нас неожиданно открылось небо. Занялся день, и мы увидели Гималаи во всей красе.
«Вот там Пакистан, а там Китай». — Папа указал на горизонт, туда, где две эти страны граничат с Кашмиром.
Он опустился на колени, а я в ужасе смотрела на него.
«Это Земля, Харбхаджан, — прошептал он мне на ухо. — И она твоя».
Стоя рядом с ним, я чувствовала, что могу потянуться вперед и обнять весь мир.
— Итак, зачем нужны поршни?
Прижимаясь к папиной груди, я доедаю чапати и возвращаюсь в реальность.
— Они гоняют воздух.
— Правильно! Поехали!
Машина кашляет, плюет, скрипит и заводится. Мы направляемся в Сринагар.
Темнеет. Мимо проезжает открытый армейский джип. В кузове в два ряда навытяжку стоят солдаты с винтовками. Кашмир совсем недавно снова открыли для иностранцев после многолетнего кровавого конфликта между Индией и Пакистаном и постоянных перестрелок на границе.